Джон Леннон

Когда говоривший повесил трубку, предупредив, что перезвонит на следующий день, Йоко превратилась в камень. В течение какого-то времени она не могла раскрыть рта. Наконец она рассказала о том, что произошло, Масако, потому что с ней можно было говорить по-японски (Йоко была убеждена, что в квартире понатыканы жучки и что за ними постоянно ведется наблюдение). Потом она взяла себя в руки и рассказала о звонке Джону. Его тоже охватил страх. Вместо того чтобы сразу позвонить в полицию, он принялся шепотом обсуждать с Йоко создавшуюся ситуацию. Они пребывали в таком паническом состоянии, что если бы у них на руках были 100 тысяч долларов, они не задумываясь отдали бы их. Но дело было как раз в том, что у них не было таких денег. И тогда, несмотря на возражения Йоко, Джон позвонил Джону Грину.

Грин отреагировал так, как это сделал бы любой нормальный человек. «Звоните в полицию!» — заорал он. Но Джон настоял на том, чтобы прежде Грин посмотрел, что скажут карты о грозящей опасности. Получив от карт предуведомление, что им грозит беда, Джон наконец набрал номер полиции, которая, в свою очередь, немедленно поставила в известность ФБР.

За дело принялись коротко остриженные молодые люди в темных костюмах. Телефон Леннона был поставлен на прослушивание, а за домом и квартирой установлено вооруженное наблюдение. Когда шантажист перезвонил, Ленноны сказали ему, что в определенный день на стойке у портье будет оставлен сверток с требуемой суммой. Полиция попыталась проследить за каким-то мужчиной подозрительного вида, но потеряла его. Вскоре стало ясно, что вымогатели что-то почуяли и не клюнули на приманку.

Отныне Шон выходил из дома только в сопровождении вооруженного охранника. Через какое-то время Ленноны получили еще несколько звонков с угрозами, но Джон теперь склонялся к выводу, что звонил не представитель «пуэрториканской революционной организации», а просто какой-то «шизанутый латинос».

Однажды вечером, все в том же ноябре, Иоко, сняв трубку, услышала голос Киоко. Дочь, которую она не видела почти пять лет и которой уже исполнилось четырнадцать, отказалась сообщить, где живет, но дала понять, что собирается нанести матери визит. Затем к трубке подошел Тони и уточнил, что Леннонам придется подписать документ, в котором будут оговорены условия встречи с Киоко. Ради того, чтобы повидаться с дочерью, Йоко согласилась со всеми требованиями Кокса и следующий месяц провела в ожидании встречи. Она без конца говорила о Киоко, подготовила к ее приезду комнату и потратила немало денег, чтобы как следует принять ее. Когда подошел долгожданный вечер — как раз накануне Рождества, — нервы у Иоко и Джона были на пределе. Но проходили часы, а Киоко не появлялась. Они ждали, ждали, пока не стало ясно, что Тони их просто надул. Джон пришел в бешенство, а Йоко зарыдала.

В декабре 1977-го Ленноны пережили серьезнейший финансовый кризис, который выбил их из колеи на несколько лет. Когда бухгалтеры сложили все счета, выяснилось, что прогулка по Японии обошлась им в 700 тысяч долларов. Несмотря на требование Иоко представить эти затраты в виде командировочных расходов, ей объяснили, что налоговые органы не примут иной формулировки, кроме как личные расходы, а стало быть, такие расходы будут облагаться налогом по высшей ставке, равной 72 процентам, и уплатить его необходимо до 15 апреля 1978 года. Выплатив всю сумму, Ленноны вынуждены будут сильно сократить расходы; в случае неуплаты налога им грозили крупные штрафы, которые значительно увеличили бы их задолженность перед налоговыми органами.

Сэм Грин посоветовал Иоко передать в качестве дара национальным музеям несколько недавно приобретенных произведений искусства в обмен на значительное снижение налогового бремени, однако Иоко осталась глуха к его разумному предложению. Она ни за что не хотела расставаться со своими сокровищами.

В конце концов кому-то в голову пришла мысль о знаменитом «Флауэр Пауэр», «роллс-ройсе» Джона, который уже несколько лет, всеми забытый, пылился в манхэттенском гараже. Несмотря на это, он оставался «знаменитым символом славной эпохи, а потому был бесценным историческим артефактом», как представил его Сэм Грин ошалевшим представителям музея Купер-Хьюитт с Пятой авеню. Этот музей был открыт совсем недавно, и его экспозиция включала в себя предметы декоративного искусства. После продолжительной торговли Леннон получил за старый автомобиль, чья рыночная стоимость не превышала в то время 100 тысяч долларов, зачет по налогам в размере 225 тысяч. В 1985 году музей продал этот автомобиль на аукционе Сотбис всего-навсего за 2 миллиона 299 тысяч долларов.