Джонатан Стрендж и мистер Норрелл

Они почти не выходили из дома на Элдер-стрит. В борьбе с негостеприимными жителями Спитфилдса ставни приходилось держать закрытыми день и ночь. Они жили и работали при свете свечей, а потому довольно скоро совсем потеряли счет времени. Увидев Стренджа и Чилдермаса, французы страшно удивились, поскольку считали, что сейчас далеко за полночь. Они держали всего лишь одну служанку – крошечную большеглазую сиротку, которая не могла понять, что говорят жильцы, а потому чрезвычайно их боялась. Имени ее постояльцы не знали, но относились к девочке очень тепло: выделили ей отдельную комнатушку с мягкой кроватью, застеленной чистыми простынями. Она считала этот сумрачный дом истинным раем. Главной обязанностью девчушки было покупать хозяевам еду, коньяк и опиум. Всем прине-608 сенным они щедро делились с ней – коньяк и опиум оставляли себе а большую часть еды отдавали. Еще сиротке приходилось носить и греть воду для бритья и для ванны – оба господина тщательно за собой следили. Зато их совершенно не волновали грязь и беспорядок в доме, что было хорошо, поскольку в домашнем хозяйстве девочка смыслила, как в древнееврейском.

Повсюду лежали листы толстой бумаги и запачканные тушью тряпки. Кругом стояли тарелки с засохшими огрызками сыра, горшки с перьями и кусками угля. Здесь же валялся пожилой пучок сельдерея, ничуть не выигравший от близкого соседства с углем. Стены закрывали рисунки и гравюры, висевшие и на деревянных панелях, и на грязных обоях. Одна из гравюр, изображающая мистера Стренджа, была особенно хороша.

За домом, в темном тесном дворике, росла одинокая яблоня. Когда-то она была сельским деревом – до тех пор, пока неуклонно наступавший серый Лондон не поглотил свои зеленые пригороды. Кто-то из обитателей дома в загадочном порыве собрал плоды и разложил по подоконникам, где они и лежали вот уже несколько лет – сначала в виде старых яблок, потом в виде распухших яблочных трупов и, наконец, в виде призраков яблок. В доме пахло тушью, бумагой, углем, бренди, опиумом, гниющими яблоками, свечами, кофе. Все это мешалось с запахом двух мужчин, день и ночь – работающих в замкнутом пространстве и ни за какие блага не желающих открыть окно.

Господа Минервуа и Форкалкье вообще забыли, что на земле есть такие места, как Спитфилдс или Франция. Они жили в совершенно ином мире – мире гравюр к книге мистера Стренджа. И мир этот был очень странным.

В нем тянулись бесконечные коридоры, построенные скорее из теней, чем из чего-то другого. Темные проемы в стенах намекали на существование других коридоров, так что гравюры казались лишь центром огромного лабиринта. Некоторые изображали широкие ступени, спускающиеся в темные подземные каналы, на других бесконечная дорога тянулась через неоглядную вересковую пустошь. У зрителя складывалось впечатление, что он смотрит на пейзаж с высоты. Далеко-далеко впереди маячила тень, не больше, чем царапина на бледной поверхности дороги. Нельзя было сказать, кто это – мужчина, женщина или ребенок, да и вообще, человек ли. Однако фигура, такая одинокая на заброшенной дороге, вызывала загадочное беспокойство.

Один из рисунков изображал одинокий мост через бескрайнюю туманную пропасть – возможно, через само небо. Хотя мост был сложен из того же камня, что и коридоры, и каналы, с каждой его стороны вились крошечные лесенки, прилепившиеся к массивным опорам. Лесенки выглядели крайне ненадежно, словно построены совсем не так искусно, как мост, но, однако, множество их вело через облака в неведомые никому области.

Стрендж склонился над гравюрами с рвением, не уступающим истовости самого художника: в голове у него сразу родилось множество вопросов, замечаний и предложений. С художниками он беседовал по-французски. К немалому удивлению Стренджа, Чилдермас все понял и даже задал Минервуа пару вопросов на его родном языке. Впрочем, французский Чилдермаса носил столь сильный отпечаток йоркширского говора, что художник ничего не понял и поинтересовался у Стренджа, не голландец ли его спутник.

– Разумеется, – заметил Стрендж, обращаясь к Чилдермасу, – все произведения получаются у них итальянскими – слишком похожими на работы Палладио или Пиранези. Но что делать? Иначе они не умеют, так их учили. Нельзя преодолеть свою выучку. Я, например, как волшебник никогда не смогу стать совершенным Стренджем – или, по крайней мере, одним лишь Стренджем. Во мне навсегда сохранится слишком много от Норрелла.

– Так, значит, на Дорогах Короля вы видели именно это? – поинтересовался Чилдермас.

– Да.

– А что это за страна, которую пересекает мост?

Стрендж взглянул на Чилдермаса с нескрываемой иронией.

– Понятия не имею, господин волшебник. Каково ваше мнение?

Чилдермас пожал плечами.

– Думаю, это Страна фей.

– Возможно. Впрочем, полагаю, то, что мы называем Страной фей, на самом деле включает в себя множество различных стран. С тем же успехом мы можем назвать это пространство просто «где-то» и окажемся правы.

– Далеко эти края?

– Не очень. Я отправился туда из Ковент-гардена и увидел их часа через полтора.

– А магия потребовалась сложная?