Джонни Тремейн

Джонни разошёлся вовсю. Мистер Лепэм строго следил за тем, чтобы мальчики не употребляли бранных слов, но Джонни прекрасно обходился без них. Что означало выражение «гнида свинячья», никто не знал, но оно удивительно подходило к вялому, белому, ленивому увальню Даву.

Маленький Дасти замер, глядя, как ссорятся большие мальчики. Он знал, что Джонни ничего не стоило отколотить Дава. Он преклонялся перед Джонни и не любил Дава, но, так как Джонни помыкал ими обоими, Дасти чувствовал себя связанным с Давом. Одна половина Дасти сочувствовала одному из мальчиков, другая — другому. Дасти казалось, будто Джонни любят все. Старик Лепэм — за то, что он так ловко работает; миссис Л'eпэм — за то, что на него всегда можно было положиться; четыре дочери миссис Лепэм — за его манеру поддеть их и потом улыбаться… Большая часть подмастерьев на Хэнкокской пристани любит Джонни, хоть редкая встреча с ним обходится без драки. Один Дав его терпеть не может. Бывало, он затащит Дасти куда-нибудь в уголок и начнёт нашёптывать ему хриплым шёпотом, как он возьмёт ножницы и вырежет Джонни Тремейну сердце. На деле же он отваживается только время от времени подставлять ему ножку, а потом начинает канючить и хныкать со страха.

— Когда-нибудь, — сказал Джонни, к которому уже вернулось его обычное добродушие, — я тебя убью, Дав. А до той поры ты можешь быть полезен. Бери-ка свои вёдра да беги на Северную площадь за водой.

Лепэмы жили на самом берегу моря, и вода в ближнем колодце была солоновата.

— Послушай, ведь миссис Лепэм велела идти Дасти…

— Ступай скорей и не спорь со мной!

Даву и Дасти приходилось таскать воду, мести пол, помогать по кухне и следить за горном. Джонни для хозяйственных дел не отрывали — он слишком хорошо работал. Вот уже год, как он не носил угля в ведёрке, не таскал воду, не прикасался к метле и не помогал миссис Лепэм варить домашний эль. Его личность была неприкосновенна. Он сознавал своё могущество и упивался им. Он легко мог бы сдружиться с туповатым Давом, ибо Дав чувствовал себя одиноким и втайне не только завидовал Джонни, но и восхищался им. Однако Джонни больше улыбалось командовать, чем дружить.

Джонни легко соскользнул с лестницы, его притихшие рабы — за ним следом. По левую его руку была дверь в спальню мистера Лепэма. Дверь была закрыта. Старый мастер давно уже не имел в обычае работать до завтрака. Он предоставлял своей деятельной невестке будить мальчиков и управлять всеми делами, Джонни знал, что старик (Джонни его любил) уже встал с постели и одет. Каждое утро в это время мистер Лепэм читал библию.

Спален в доме было всего две. Вторая находилась справа, и дверь в неё была открыта. Здесь спала миссис Лепэм со своими «бедными четырьмя сиротками», как она называла дочерей. Старшие дочери, более хозяйственные, помогали матери на кухне.

Ц'uлла сидела на краю не постеленной ещё кровати и причёсывала Исанну. Волосы у Исанны были удивительные — не волосы, а золотая пряжа! Это была гордость дома. Цилла мягко проводила щёткой по волосам сестры, отвернув своё маленькое остренькое личико и делая вид, будто не подозревает, что Джонни стоит тут же в дверях. Он прекрасно знал, что ни от Циллы, ни от Исанны не услышит общепринятого вежливого приветствия — «доброе утро», и терпеливо дожидался утренней порции издевательств.

Цилла, не поднимая глаз, отложила щётку и неторопливым движением взяла в руки ленту для волос (непозволительная роскошь для Лепэмов, но Цилла каким-то образом всегда умудрялась снабжать Исанну лентами). Осторожно-осторожно начала она перевязывать светлые кудри сестрёнки. Голосом тихим, почти шёпотом, произнесла, обращаясь к ней:

— А вот и чудо природы — Джонни Тремейн!

Исанна только этого и ждала и уже ёрзала от нетерпения.

— Джонни Тремейн — Золотые Руки?

— Если не веришь, Исанна, что он чудо природы, спроси его самого.

— Джонни, Джонни, правда, что ты чудо природы?

Джонни молча ухмылялся.

Две младшие девочки Лепэм всегда издевались над ним, смеясь над его мастерством, а главное — самомнением. Его это не трогало. Иногда, правда, им удавалось вывести его из себя каким-нибудь словечком, и тогда они хором кричали: «Джонни злится!»

В качестве подмастерья он должен был отслужить у хозяина свои семь лет, и всё это время был бесправен, как раб.[4] Жалованья ему не платили. Даже рубашка, которую он носил, и та принадлежала его хозяину. Впрочем, как он сам говорил о себе, «ему много и не нужно».