Но самым странным было то, что этот гармоничный союз объединил людей, столь разных и по темпераменту и по складу характера. В компании Джордж был общительным, шумным и заводным, весь — движение, порыв, жажда деятельности. Айра, напротив, — тихий, застенчивый, мягкий и медлительный. Если в отношениях с женщинами Джордж был эдаким светским львом, то Айра буквально поражал своей наивностью. Айра предпочитает вести размеренный, неторопливый образ жизни. Он относится к тому типу людей, которые не жалеют о времени, потраченном на ожидание "своего часа". Ему стоит невероятных усилий сдвинуться с места для того, чтобы что-то сделать. Бывали периоды, когда он по нескольку дней не выходил из своей квартиры на Риверсайд-драйв, 33.
Джордж был очень нервным человеком, подверженным частым эмоциональным взрывам и бурным вспышкам. Айра — почти всегда уравновешен и спокоен. Джордж — идеалист, витающий в облаках, Айра обладает холодным умом и, в отличие от брата, реалист, твердо стоящий обеими ногами на земле. Джордж жил с сознанием своей высокой миссии художника, Айра же считает себя простым тружеником, честно и добросовестно выполняющим свою работу. Джордж был одержим работой и мог работать где угодно и когда угодно, часто даже вернувшись после затянувшейся на всю ночь вечеринки. Для Айры работа — это всегда работа, хотя она, увы, не так заманчива, как перспектива блаженно вытянуться на кушетке и с наслаждением выкурить несколько сигар "Монтекристо", или, скажем, провести целый день на бегах, целый вечер — за покером, а поздно ночью, когда не спится, полистать книги и журналы. Однажды он изрек: "Сегодня предстоит поменять ленту в пишущей машинке. Считай, день пропал".
Эта фраза типична для Айры. Она как нельзя лучше передает его своеобразный ироничный юмор, особый привкус которого всегда присутствует в его речи, письмах и особенно в стихах. Прозвище "Эльф" ему необыкновенно подходит, именно так его часто называли близкие друзья. Остроты Айры не жалят так зло, не поражают цель так метко, как, скажем, остроты Джорджа С. Кауфмана или Хауарда Дида; в них нет ослепляющего блеска внезапно сверкнувшей молнии. Его юмор скромен и не очень эффектен с первого взгляда. Свои остроты он произносит медленно, лениво растягивая слова. Скрытый смысл его суховатого юмора как бы незаметно, постепенно доходит до вашего сознания, "подкрадывается" к собеседнику, и тот вынужден еще раз внимательно вглядеться в то, мимо чего он только что спокойно, не подозревая подвоха, прошел. Айра позволяет себе одну единственную подсказку: губы его округляются, в глазах появляется озорной блеск — это значит, что вместо нейтральной, обычной фразы сейчас последует что-нибудь эдакое. Когда речь идет о вещах более серьезных, он начинает часто-часто моргать и устало проводит рукой по лицу.
Его друзья обожают обмениваться "гершвинизмами" Айры, как это было когда-то с неподражаемыми по своей непосредственности "афоризмами" папы Гершвина.
Стиль его работы, так же как и его юмор, был столь же уникален. Вернон Дюк, автор музыки к шоу "Ревю Зигфелда" 1935 года, тексты песен к которому писал Айра, в своей книге "Билет до Парижа" (Passport to Paris) рассказывает, каким томно-неторопливым, невозмутимо-добродушным был весь его вид, когда наступало время приниматься за работу: