Джордж Гершвин: Путь к славе

Обычно наш рабочий день начинался семейным обедом в обществе Айры и Леоноры, к которым чуть позже присоединялись Фанни Брайс или Элен Берлин. После долгого и обильного обеда вся компания перебиралась в гостиную, где стоял рояль и где обычно начинали говорить одновременно все сразу; я сидел как на иголках, дожидаясь того момента, когда смогу, наконец, сесть за рояль, а заодно убедить Леонору отправиться с гостями куда-нибудь в другое место, где они могли бы наговориться. Я бросаю выразительные взгляды в сторону по обыкновению невозмутимого Айры, который делает вид, будто не понимает их, и охотно включается в общий разговор. Так проходит час или больше. Наконец я, доведенный до белого каления, все-таки сажусь за рояль и вызывающе громко беру несколько аккордов. Айра внемлет этому зову отчаяния, потягивается, несколько раз тяжело вздыхает, говорит что-то вроде: "Ох, как мно-о-ого приходится работать, чтобы нормально жить" и что-то еще в этом духе, затем обрывает себя на полуслове и в конце концов произносит магическое: "Однако…" Это "однако" означает, что пробило 11 часов и время приятных разговоров окончено. Тяжело вздыхая, Айра вытаскивает раскладной столик, разные письменные принадлежности, пишущую машинку и четыре или пять книг, которыми он почти не пользуется — "Тезаурус" Роже, "Словарь" Уэбстера, словарь рифм и что-то еще в этом духе, — протирает и прилаживает на носу очки (все приготовления, замечу, идут в темпе molto adagio) и, наконец, голосом, исполненным покорности и смирения, произносит: "Ну, что ж, Дюки… Сыграй-ка тот припев, что ты придумал вчера". С полчаса он пытается что-то сделать с вчерашним припевом, а затем направляется к холодильнику. Я иду за ним следом, опасаясь, как бы перерыв не затянулся надолго. И вот мы стоим на кухне, жуем сыр с маринованными огурцами. Айра явно доволен тем, как хитро удалось ему ускользнуть, а я спешу сделать вид, что тоже страшно доволен этим. Еще один тяжелый вздох, еще одно "однако", и мы снова возвращаемся к роялю. В два или три часа дня Айра убирает со стола свои орудия производства и, обращаясь к Ли, победно возвещает о том, "что написал еще четыре строчки припева".

И только в одном, пожалуй, Джордж и Айра совпадали полностью: и тот и другой неустанно стремились достичь в своем деле настоящего мастерства. С того дня, как Айра начал писать стихи и тексты песен, он искал любую возможность совершенствовать технику стихосложения и творческий процесс в целом, что помогло бы ему продвинуться на пути к своей цели. Он изучал формы и приемы рифмовки, прочитывая все, что только было написано на эту тему. Проникновение в тончайшие оттенки значений слова и его синонимов, как, впрочем, и изучение этимологии слов, стало буквально смыслом его жизни. Широко и умело пользуясь всем имеющимся арсеналом средств, Айра достиг мастерства настоящего ученого.

Он с завидной добросовестностью проштудировал всю свою огромную библиотеку справочной литературы. Он много размышлял над проблемами своего ремесла и считал, что песенный текст является важной и сложной поэтической формой, требующей от автора больших творческих усилий. В те годы, когда Айра начал писать тексты своих первых песен, песенная лирика в большинстве своем представляла собой жуткую смесь плохой просодии, языковых клише, сентиментальности, избитых рифм и невнятного ритма — и все это, вместе взятое, сочеталось с невнятицей общего смысла, достойной опусов посредственного ученика средней школы. Конечно, были и исключения. Например, П. Дж. Вудхаус, чьи тексты для песен Джерома Керна, для изысканных шоу театра "Принсис" были полны искреннего чувства и свежести, резко выделявших их из ряда жалких излияний большинства "творений" Тин-Пэн-Элли. Исключениями из общей массы серых и посредственных стихов были также некоторые из текстов Ирвинга Берлина. Кроме этих двух авторов и, может быть, нескольких других имен, в песенных текстах вплоть до 1920 года характера, индивидуальности, свежего дыхания жизни было не больше, чем в портновском манекене. Но это вполне устраивало популярных композиторов того времени: эти манекены разных форм и размеров были очень удобны для изготовления "нарядов" из тканей их шаблонных, трафаретных мелодий.

Однако для молодых авторов, таких, как Лоренц Харт (который в соавторстве с композитором Ричардом Роджерсом вскоре достиг высот славы) и Айра Гершвин, — талантливых поэтов, изучавших технику, приемы стихосложения, — работа над текстами открывала неограниченные возможности для поиска сложной формы, проявления остроумия, богатства и благородства чувств, обаяния собственной личности.