Джослин. Патриций. Рассказы

Ирма ожидала их в прохладной комнате на нижнем этаже. У нее был очень нездоровый вид, новостей она приветствовала с неподдельной сердечностью. Жиль заметил, что она смотрела на Джослин с каким-то странным, «знающим» выражением. Нильсен, вошедший следом за дамами, неожиданно достал из кармана красивую китайскую чашечку и преподнес ее хозяйке с обычным для него наигранным равнодушием.

— Я все ждал случая преподнести ее вам, моя дорогая, — сказал он с легким поклоном. — Мне подарил ее мой хороший др-р-уг Дик Геррон, она, зна-аете ли, из Йокогамы. — Он простер руки в патетическом, жесте: — Я все время мучился страхом, что, ее р-р-азобьют мои коты. Это было бы ужасно, куда хуже, чем если бы ее р-разбили какие-нибудь чужие коты.

Усталое лицо Ирмы, бледно-желтое от постоянной боли, осветилось улыбкой. Джослин привезла ей букет цветов, коробку шоколада и тетушку, и она отметила про себя этот забавный набор подарков. Она любезно произносила слова благодарности, в то время как взгляд ее, напоминавший осмысленный взгляд человекообразных обезьян, перебегал от Джослин, ставившей букет в воду, к Жилю, прислонившемуся к дверному косяку и не сводившему глаз с девушки. Жиль перехватил один из взглядов жены, в котором была такая безысходная печаль, такое глубокое понимание и одновременно настолько едкая насмешка, что он сразу понял: ему уже больше нечего от нее скрывать. Он потупил взор; чувства его в этот момент представляли собой странную смесь стыда, раскаяния, горечи и сострадания; он ощутил даже какую-то физическую стесненность. Подойдя к жене, он поправил ей подушку и, пробормотав извинения, вышел из комнаты.

Нильсен, давний друг дома, искренне восхищавшийся страждущей хозяйкой дома, многое хотел ей сказать и, не откладывая, приступил к делу. Миссис Трэвис с деловым видом инспектировала серебро в двух шкафах у противоположной стены; она не пропускала ни одного предмета и каждый раз выражала свое одобрение урчанием. Предоставленная самой себе Джослин беседовала с двумя красногрудыми птичками, сразу же почувствовавшими к ней доверие. Нервы ее были на пределе. Напряженность ситуации, необходимость принять либо одно, либо другое решение — все это было навязано ей помимо ее воли. Удовлетворенные комментарии ее тетушки, томная болтовня Нильсена, взгляд Ирмы, многозначительный, всеведающий и в то же время такой добрый, — все это выводило ее из себя. Лицо девушки то краснело, то бледнело, глаза беспокойно блуждали; ее раздражала эта изящно обставленная уютная комната, казавшаяся тесной из-за того, что была отгорожена широкой террасой от могучей пульсации жизни там, за окном. В девушке росло чувство протеста; ей не терпелось попасть на улицу, туда, где ярко светило солнце, прочь от мучительных мыслей, роившихся в ее мозгу.

Она ощутила безмерное облегчение, когда голос Жиля возвестил, что экипаж подан, и она вышла наконец на улицу и глубоко вздохнула, а в ушах ее еще звучали последние слова Ирмы:

— Прощайте, моя дорогая, вы так молоды и так пре* красны, наслаждайтесь жизнью, это самое правильное, так и надо…

Пара чубарых лошадок под звон колокольцев на сбруе мчала их экипаж вниз по крутой извилистой дороге на Вентимилью, оставляя позади клубы пыли. С каждым шагом, отдалявшим их от виллы, настроение девушки поднималось; душа ее, казалось, растворялась в ослепительном солнечном свете, мелькавших отблесках улыбавшегося моря, горячем аромате сосен, доносившемся с гор над дорогой. Джослин весело махнула зонтиком группке статных крестьянских девушек-итальянок, неторопливо шедших на рынок, и с улыбкой крикнула им: «Buon Giorno»[30]. Цветы, привязанные к ее поручню, раскачивались и дрожали, посылая свое благоухание сидящему напротив Жилю. Она но смотрела на него; казалось, она забыла обо всем, кроме напоенной южным теплом жизни, кипевшей вокруг.

Когда они въехали на горку, навстречу им попался человек с пышными бакенбардами; за плечами у которого на ремне висело ружье. Нахлобучив на лоб тяжелую фетровую шляпу, он в сопровождении неописуемо выглядевшего пса шел охотиться на певчих птиц.

— Le sport![31] — брезгливо сказал Жиль, передернув плечами.

— Скотина! — вскричала Джослин. Лицо ее побагровело от внезапного гнева. — Мне хочется свернуть ему шею! Она к тому же такая грязная, — добавила она, немного успокоившись.

На лицах ее тетушки и Нильсена изобразилось удивление. Но Жиль смотрел на девушку с сочувствием — он знал о ее горячей любви к животным и потому понял ее.

— Вы не должны сердиться на беднягу, — промурлыкал Нильсен. — Они ведь не спортсмены, эти итальянцы, разве вы не знаете?

Но Джослин все еще была вне себя.

— Терпеть не могу людей, которые сперва говорят, а потом думают! — воскликнула она.

Нильсен оторопело взглянул на нее в монокль.

— Прошу прощения, — после долгой паузы выговорил он.

— Дорогая моя! — укоряюще провозгласила миссис Трэвис. Невежливость, которую позволяли себе другие, она считала преступной, поскольку сама в таких случаях испытывала определенную неловкость.