Джослин. Патриций. Рассказы

Любовь молодого аристократа Юстаса Милтоуна к замужней женщине Одри Ноуэл грозит разрушить его так удачно складывающуюся политическую карьеру. Одри Ноуэл, несчастливая в браке, живущая отдельно от мужа, не дающего ей развод, — это, очевидно, еще один портрет Ады, на этот раз, правда, довольно-таки приукрашенный — она женственна и красива, деликатна и чувственна, «создана для любви». Линия фронта, как ни странно, проходит не между любящей парой и семьями высокородных Карадоков, Вэллисов и Кастерли, а в душе самого героя. В конце концов Милтоун, по выражению писателя, «добился своего, но то, чего он добился, сухо и скучно, как и он сам»[12]. В pendant истории Милтоуна в романе дается история его сестры Барбары, которая любит «рыцаря безнадежных битв» журналиста Куртье, по кончает тем, что «выходит замуж по всем правилам своего круга»[13]. Итак, кастовая мораль берет верх, но пе сродни ли эта пиррова победа «торжеству» Сомса в романе «Собственник», заканчивающемся трагическим возвращением Ирэн в его дом после гибели Боснии? Писатель вопрошает в письме: «Будут ли аристократы, прочтя эту книгу, все так же уверены в себе и в своем месте под солнцем?»[14] Элемент сатиры в романе несколько слабее, чем в других, более ранних книгах Голсуорси. Здесь царит высокий дух античной трагедии. По отзыву литературоведа Гилберта Мюррея (кстати, знатока античности), «роман больше похож на поэму, чем на прозаическое произведение», «Это самая прекрасная и самая горькая из ваших книг», — пишет он автору. Сам Голсуорси считал «Патриций» лучшим своим романом.

На протяжении всей своей творческой жизни Голсуорси писал рассказы и достиг в этом жанре больших высот. Новеллы из сборников «Гостиница успокоения», «Моментальные снимки», «Пять рассказов» относятся к лучшим страницам его прозы. Представленные в настоящей книге рассказы Голсуорси на русский язык переведены впервые и большинству читателей в нашей стране, очевидно, незнакомы. Созданные писателем в расцвете своих творческих сил (с 1909 по 1922 год), они отражают многие важнейшие темы его творчества. Все пять новелл были включены их автором в сборник своих избранных рассказов «Караван» (1925), где он сопоставляет близкие по замыслу рассказы раннего и зрелого периодов. Писатель однажды отозвался о своих рассказах как о «зарисовках природы и жизни, повествующих о безмятежных и в то же время суровых их сторонах».

Бурные события XX века заставляют всерьез задуматься над вопросом: не устарел ли Голсуорси? Многие критики относят его книги к литературе XIX столетия или помещают его «в самом конце шеренги»[15] реалистов века нынешнего. Но если окинуть внимательным взором творчество писателя, становится ясно, что оно всецело принадлежит XX столетию. В самом его начале Голсуорси сумел предугадать, до какой степени может быть унижен и обезличен человек (вспомним Фолдера из пьесы «Правосудие», Бикета из «Современной комедии», да и героя пьесы «Маленький человек»), не говоря уже о том, до чего людская жестокость может довести животное (рассказ «Черпая мадонна»). Не знал он лишь, до чего дойдет в дальнейшем это безличное, механическое изуверство — газовые камеры и напалм, всеобщая слежка за людьми и концентрационные лагеря, тотальный идеологический контроль и разгул терроризма. Все творчество писателя — это крик души человека, ужаснувшегося черствости и бездуховности людей, пытающегося пробудить в их душах человечность, восстановить утраченную способность воспринимать Красоту. И на этом пути он добивается того, к чему, по собственным его словам, должен стремиться каждый художник, — «достигает высот прекрасного».

Друг и биограф Голсуорси X. Мэррот вспоминает, что сказал о писателе Генри Джеймс: «Голсуорси в такой же степени служит делу гуманизма вообще, как и литературе в частности».

Л. Кудрявицкий

ДЖОСЛИН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Легкий смех донесся из-за зеленых ставней в окнах одной из комнат отеля «Милан». Он неприятно резанул слух Жиля Легара, сидевшего скрестив ноги на залитой солнцем каменной террасе и, быть может, впервые за десять лет задумавшегося над положением вещей. Жиль наклонился и допил кофе, потом не спеша встал и устремил взгляд вниз, на пересыхающую речку, скудные воды которой спешили добраться до безмятежного моря. Он был наедине с солнечным светом, ярко освещавшим его лицо и, казалось, изучавшим его. Неосознанная, сглаженная воспитанием мужская самоуверенность Жиля так давно спасовала под напором обстоятельств, что это наложило на него заметный отпечаток.

Его загорелое овальное лицо на мгновение приобрело свой естественный бледный оттенок, серые глаза закрылись, квадратный подбородок упрямо выступил вперед, тонкие изогнутые черные усы поникли, казалось, больше обычного, складки возле рта и вокруг глаз обозначились резче, отчего очертания лица стали походить на выбитый на монете профиль. Высокая, хорошо сложенная фигура Жиля казалась худощавой и унылой.