Джотто и ораторы. Cуждения итальянских гуманистов о живописи и открытие композиции

Можешь ли ты поверить, что я, гуляя по этому городу, заглядывался то на одно, то на другое, словно какой-нибудь потерявший голову гуляка, и взбирался на самый верх стен зданий, чтобы посмотреть, не видно ли сквозь окна чего-нибудь красивого? Да я и в молодости подобным не занимался, и порицал в других! А теперь, на старости лет, я уж и не знаю, почему меня на это потянуло. Ты думаешь, я говорю загадками. Тогда слушай разгадку: я занимаюсь этим не из желания увидеть красоту живых тел, но красоту камней, мраморов и подобий. Ты можешь возразить, что это еще страннее первого. Мне тоже не раз приходилось размышлять о том, что нас нисколько не восхищают конь, собака или лев, которых мы видим каждый день. Нас не так уж поражает их красота и мы не придаем большого значения их внешнему виду. То же самое касается и дерева, и рыбы, и петуха, да и людей, от вида некоторых из которых мы содрогаемся. Вместе с тем, если мы видим изображение коня, быка, какого-нибудь растения, птицы, человека, да если угодно и мыши, и червяка, и комара или еще какой угодно дряни, мы приходим в большое возбуждение от этого зрелища и придаем ему большую ценность. И хотя эти изображения, конечно, не могут быть точнее оригинала, их хвалят тем более, чем более они похожи на свои образцы. Мы проходим мимо живой красоты, но поражаемся красоте изображений, и нас не особенно волнует, насколько изящно изогнуты клюв настоящей птицы или копыто настоящего коня. Но красиво ли развевается грива бронзового льва, хорошо ли видны прожилки на листе каменного дерева и проступают ли сквозь камень жилы и сосуды на голени статуи – вот это тешит людей, и многие с радостью отдали бы нескольких живых чистокровных коней за одного каменного работы Фидия или Праксителя, пусть даже треснувшего и изувеченного. Да и нет ничего дурного в том, чтобы любоваться красотой статуй и живописи, ведь это являет некоторое благородство разглядывающего их разума. Однако если этот разум любуется на красоту женщин, это сразу становится распутством и пороком. Так в чем же причина? Причина в том, что, глядя на произведения искусства, мы восхищаемся не телесной их красотой, но красотой ума их создателя. Он, подобно хорошо сформованному воску, воспроизводит в камне, дереве, бронзе или красках оттиск того, что через глаза воспринял в воображение души. И как каждая душа располагает свое тело, при всех его слабостях, так, что в нем видны все ее состояния: печаль, радость или гнев, так и мастер обрабатывает природу камня, столь неподатливую и жесткую, бронзы или красок разного рода, так что с помощью мастерства и уподобления образцу в них можно увидеть отображения страстей его души. Более того, художник может запечатлеть их в этих материалах, даже если он сам не весел и, может быть, вовсе не радостен, не гневается и не печалится, и вообще не расположен к эмоциям, или расположен к чувствам, противоположным тому, что изображает. Именно этим и удивляет нас искусство. Я думаю, и в природных вещах так же: созерцание Ума, который создал их и каждый день создает, и произвел сами формы вещей и их красоту, из которой происходит красота всего на земле, вызовет безграничное восхищение. Именно это и есть истинный способ философствовать: такое созерцание и такая любовь к священному и разумному бытию превосходят всякое наслаждение. Вид и подобий, и тем более настоящих вещей, столь прекрасных и разумно устроенных, заставляет нас подражать Уму-демиургу. И если в подобиях явлено благородство их создателя, при том, что у него были внешние образцы и он пользовался вспомогательными средствами и уже существовавшей материей, то насколько больше обнаруживается благородство того Ума, что произвел не только саму материю и формы, но и наш ум, чтобы он воспроизводил формы вещей и делал то, что выше его возможностей! Впрочем, зачем я говорю об этом тебе, ведь ты знаешь все это лучше меня. Я хотел сказать, что этот город способен сподвичь наше созерцательное начало к таким и еще более божественным вещам. Что же касается нравственного начала, то все честолюбивое рвение людей этого города к внешнему, как в строительстве, так и в богатстве, превосходстве и власти, дошедшее до предела всякого счастья, в конце концов утекло в полное небытие, как будто никогда и не начиналось. Однако благодаря их проснувшейся вере в Бога появилось другое и, кажется, гораздо более прекрасное, и именно этому мы можем больше восхищаться и благоразумно ценить его больше. Будь же здоров.

Письмо Димитрию Хрисолоре. Patrologiae cursus completus / Ed. J.-P. Migne. Series Graeca, vol. xlvi. Paris, 1866. Cols. 57–60 (c. 81–82)

IX. Амброджо Траверсари