Джульетта без имени

Раньше, во время одиночных ходок, Кожан добывал различные вещи, предназначавшиеся исключительно для себя... к слову, «Тигра» он так же добыл. Или, бывало, когда изменяла выдержка и становилось невмоготу, просто уходил за два-три километра от станции — туда, где места знал только он сам, и в укромном подвале напивался до потери пульса. А теперь — вишь, как оно вышло...

Он прошел уже почти четыре километра, когда в свете луны что-то неровно блеснуло. Кожан замер, спрятавшись за разбитый, перевернутый джип. Отблеск по-прежнему сиял на одном и том же месте, и скавен присмотрелся к нему попристальнее. А потом не поверил глазам. Под пешеходным переходом-виадуком, что перекинут был через Алтуфьевское шоссе, аккуратно припаркованный, стоял его «Тигр». И не просто стоял, а блестел в пробивающемся сквозь тучи лунном свете полированным боком, будто новый.

Кожан помотал головой. Что за чудеса?

Только подойдя ближе, он понял, почему машина показалась ему новехонькой, — «Тигр» был начисто вымыт и сиял, будто действительно только вчера сошел с конвейера.

Найти уже, казалось бы, с концами потерянную пропажу, да еще и в таком виде и месте, было, как бы это полегче сказать, очень неожиданно. Настолько, что в душу опять закралось сомнение — его ли это машина? Не один же «Тигр» был в Москве во время Удара. От мысли сразу прошиб холодный пот и втрое быстрее заколотилось сердце. А ну как и правда не его?..

Руки Кожана, казалось, одеревенели, пока он негнущимися пальцами пытался попасть запасным ключом в замочную скважину. Щелчок! Замок моментально сработал, и ручка плавно утонула в дверце. Сердце дернулось и встало на свое место. Его машина! Целая и надраенная, как судовой колокол. А раз так — то и пассажиры, видать, тоже целы.

Кожан выдохнул и привалился к корпусу автомобиля. К нему вернулось спокойствие и способность трезво размышлять. Постояв с полминуты и отдышавшись, он снова отошел от машины и внимательно оглядел асфальт, опоры виадука, обочину шоссе. Никаких следов — ни борьбы, ни стрельбы, ни крови. Видимо, все и правда было тихо — его дочь и этот, с Синей ветки, действительно ушли отсюда сами, не торопясь и не убегая.

— Чего это им вздумалось мне тачку драить? — озадаченно пробурчал старый крысюк, снова окидывая внимательным взглядом «Тигра». — Заняться, что ли, нечем было?

Причина чистоты автомобиля открылась при взгляде на заднюю дверь. На обращенной к ней внутренней стороне запаски белел небольшой, уже высохший потек, явно не замеченный усердными мойщиками. Кожан наклонился к нему, потянул носом воздух и скривился так, что лицо заныло.

— Вот теперь все с вами ясно! — хмыкнул он.

Воняло пятно гадостно, и запах этот трудно было перепутать с чем-то другим. Мышами летучими воняло — или, как их называли в этих краях, нетопырками. А нетопырки, по какой-то своей мышиной причуде, в этом районе гнездились только в одном месте — у Владыкинского депо, в туннеле. Самого Кожана, было дело, мыши эти раз обгадили с головы до ног так, что пришлось куртку выбрасывать. Значит, до депо беглецы добрались. Видимо, просидели в нем светлую половину суток, а потом — слыханное ли дело! — поехали мыть машину. Потому, что чужая.

Книжные дети, ей-богу...

Кожану стало и смешно, и грустно, когда он представил, как, должно быть, маялись и ругались дочка и ее приятель, пучками жухлой травы (несколько травинок зацепилось за стыки деталей кузова) оттирая эту громадину от зловонного мышиного помета. И мыли, видимо, у пруда на Инженерной, ближе просто негде! А вот это — зря... Место там приметное, и жабы тамошние, полоумные, вечно ор поднимают, когда кто-то близко подходит. На этот концерт уже кто хочешь может явиться: разведчики, что бибиревские, что свои, алтуфьевские, а то и какая-нибудь тварь, ищущая поживы, — уж больно это дело, про жаб, в округе известное. Они ж тут прямо как сойки или сороки в лесу. Природная сигнализация, чтоб ей пусто было... Видать, правда все обошлось — иначе не стояла бы машина тут, тем паче — чистая. Их счастье! Сам Кожан ни за что не стал бы маячить на перекрестке у пруда.

Впрочем, стал бы — не стал... Может, поступок был и не больно умный, но на душе у старого разбойника от него потеплело. Он улыбнулся. «Ну что, старина, поехали домой...» Водительская дверь была открыта, скавен потянул ее на себя. И замер. К баранке руля длинной травиной был примотан... маленький букетик. Кожан узнал шемроки, росшие теперь почти на всех бывших газонах.

Видимо, исчезновение людей и машин благотворно сказалось на растительном мире. Московские городские деревья, травы и цветы хоть и с трудом, но пережили огненный шквал и свирепый фон первых дней после бомбардировки. Пережили и длинные пылевые зимы, и короткие холодные летние сезоны, что пришли следом. А сейчас, когда пыль осела и солнце снова стало греть, они взялись наверстывать упущенное, да как наверстывать!