Джульетта без имени

Под действием радиации и еще бог знает чего стали появляться новые и изменяться старые формы жизни. Вот и клевер, обычный городской клевер, коего полным-полно росло на городских газонах, тоже решил не отставать от, так сказать, новых веяний. И в результате появилось то, что люди некогда считали за счастье отыскать среди трехлистных стебельков, — шемрок, клевер с четырьмя листками! Когда-то легенда, редкость и результат случайной мутации, теперь это количество стало почти нормой — чуть ли не в каждой куртине.

Четырехлистный клевер, пятилепестковая сирень — все эти редкостные живые талисманы из прошлой жизни сейчас, словно в насмешку над загнанным в подземелья человечеством со всеми его мечтами и чаяниями, цвели пышным цветом, суля горы и океаны счастья тому, кто увидит их, сорвет и загадает заветное желание.

Вот только некому теперь было ни цветочки рвать, ни желания загадывать...

У Кожана вдруг подкатил к горлу ком. Он медленно, словно стыдясь самого себя, протянул руку и коснулся заскорузлыми пальцами пушистых розовых соцветий сильно припозднившихся осенних цветов. Девочка моя хорошая, дочка нежданная... Простила ты своего непутевого отца... В груди встрепенулось, сжалось и вновь расправилось что-то давно и, казалось, прочно забытое, отметенное, потаенное, теплое. Он бережно открепил от руля букетик и осторожно уложил на приборную панель.

Но куда направились эти ненормальные «книжкины дети» после того, как перегнали машину? Кожан тяжело опустился на водительское сиденье и сжал баранку так, что костяшки побелели.

Он все эти годы жил волком-одиночкой — что до Удара, что после. До войны почти безвылазно сидел в глухом углу Тверской области, где, продолжая дело деда, работал лесничим в заказнике. Там же, в селе по соседству, проживали его родители и кое-кто из родни — двоюродные и троюродные братья и сестры, дядья, тетки... Занятый по уши сперва учебой, потом работой, он — к огорчению мечтавших нянчить внуков родителей — все никак не собрался жениться. А незадолго до Удара поехал в Москву на новую учебу... и там-то его и накрыло. Только и спасло, что до метро добежать успел.

Осознав, что, по всей видимости, из его деревенской родни никто не выжил, Кожан постепенно смирился с тем, что он теперь один как перст. Смирился, спрятал глубоко в себя все, что оказалось лишним в новом опасном мире под землей, научился выживать, драться, убивать. Научился не верить никому, обманывать, подставлять, смотреть на чужие страдания и смеяться. Именем его теперь пугали детей на всех скавенских станциях. Даже у много чего видавших боевиков, что из Эмирата, что из Содружества, что из родных Алтухов, фигурально выражаясь, хвосты нервно подрагивали при его упоминании.

Все это поначалу льстило ему, наполняло душу гордостью. Ведь это он, почитай что в одиночку, подмял под себя вечно грызшиеся до того станционные группировки, разогнал по щелям, а то и уничтожил их вождей и атаманов — претендентов на единоличную власть над разбойными Алтухами, и навел среди этого разномастного сброда какой-никакой, а порядок. С его приходом разбойники стали не просто пугалом так называемого Серого Севера, а силой, с которой остальным станциям теперь приходилось считаться. Так прошло около десяти лет. И за это время Кожану не единожды приходила в голову одна простая и страшная мысль.

Да, сейчас его уважают и боятся. Все. Но что будет потом? Годы идут, а он не молодеет, отнюдь. Настанет время — и дрогнет бестрепетная доселе рука, сорвется отдающий приказы голос... И вот тогда — конец. Сожрут. Все эти шавки, что сейчас угодливо стелются и метут перед ним хвостами, в одночасье осмелеют, навалятся толпой и сообща прикончат дряхлеющего вожака. Как там в старом-то мультике было? «Акела промахнулся»? Во-во.

Иногда Кожану становилась настолько противна его нынешняя жизнь, что хотелось бросить все к чертовой матери — и станцию, и власть, и послушных его воле «подданных»... И уйти. Неважно куда — лишь бы отсюда подальше. Туда, где его никто не знает, где нет бесконечной грызни и страха за жизнь.

Но идти было некуда. Везде было то же самое, даже в «благополучном» Содружестве с его школами, больницей, спортзалами и доморощенным театриком. Да и привык он уже к такому положению дел и к шкуре закоренелого злодея, грозы Серого Севера. К тому же и возраст уже не тот, в котором людям свойственно совершать необдуманные лихие молодечества.

Вот так и текло своим чередом время, а Кожан старался думать про туманное будущее пореже.

Но все почему-то изменилось, когда на его седую уже голову свалился неожиданный «гостинец» в виде собственной дочери и такого же «идейного», как и она, человека. Настоящий двойной удар, и хорошо еще не ниже пояса!