Джульетта без имени

...А если сталкер все же оставит ее и вернется на свою станцию?.. Тогда ей будет одна дорога — вниз головой в тот же Инженерный пруд или вот хотя бы с этого виадука. Скавенские станции отреклись от нее. Стоит ей туда вернуться — тут же, в соответствии с приговором, прикончат, не помилуют. Законники, м-м-мать их...

И получается, что в любом случае Крыся погибнет.

Кожан выругался — длинно, заковыристо — услышь кто, уши бы сразу повяли. Тут же в голове некстати всплыло воспоминание из той, прошлой жизни. Приезжали как-то раз в их сельскую глухомань студенты из областного колледжа культуры. Фольклор собирали, всякие там старинные прялки-скалки... И вот услышал он от них, что якобы далекие славянские предки матерились не просто так, от всеобщего национального бескультурия, а будто бы отгоняли этой похабенью всякие нехорошие мысли, сглаз и злых духов. Мат у них якобы чем-то вроде универсального заклинания-оберега был.

Неизвестно, правду говорили те ребята или нет, но после этого «загиба» Кожану и впрямь чуток полегчало. Но, правда, «нехорошие» мысли от этого все равно никуда не делись.

Как ни крути, а дочь надо спасать. Не от того — так от этого. Но куда ее девать потом? В Алтуфьево Кожан не мог ее взять — все по той же причине, по которой сам сидел на своем «троне», как на бочке со взрывчаткой. Допустим, сумеет он как-то объяснить «стае товарищей», с чего вдруг бывшая пленница не только жива и здорова, но еще и в таком фаворе теперь. Допустим, сумеет убедить всех в правдивости этого почти болливудского[7] сюжета «жестокий отец-разбойник обретает в несчастной жертве свою дочь». Но это сейчас, пока он в силе. А что будет потом?

Нет, нельзя ей в Алтуфьево! Никак нельзя!

Какая-то смутная мысль все билась на дне сознания, ускользая и не желая превращаться во что-то ясное и четкое. Что-то очень важное, о чем он однажды мимоходом подумал, но тут же отмел, как невероятный бред, как что-то невыполнимое, нереальное и опасное для жизни.

Может быть, просиди Кожан на месте и подольше, эта мысль и облеклась бы в нормальную форму, но тут его отвлекло нечто на данный момент более важное.

Там, где от Алтуфьевского шоссе и его дублера отпочковывалась узкая Инженерная, он заметил какое-то движение.

Ночное зрение у скавенов было не хуже, чем у их «родичей», туннельных крыс. А у Кожана оно было просто рысьим. Прищурившись, он разглядел четыре фигуры, которые медленно, озираясь по сторонам, переходили дублер Алтуфьевки.

Про «закрома», устроенные соседями где-то в районе Бескудникова, старый разбойник был в курсе. Неоднократно посылал своих разведчиков проследить за бибиревцами и узнать, что и откуда они там таскают. Несколько раз организовывал засады на пути возвращавшегося каравана. Однажды таки удалось отбить пару мешков... в которых, ко всеобщей досаде, не оказалось ничего ценного. Так — селитра, удобрение. В Алтуфьеве не занимались грибоводством, предпочитая добывать пропитание охотой на поверхности, собирательством по все еще богатым складам на Кольцевой, нерегулярным обменом с Содружеством и... грабежом добытчиков этого самого Содружества. Поэтому удобрения разбойной общине были совершенно ни к чему. Так и перестали засадничать на соседей, но периодической слежки не прекратили: мало ли что те еще нароют полезного!

Поэтому, узнав в смутных силуэтах бибиревских добытчиков, Кожан только хмыкнул. Не иначе, ходили проверять, целы ли хитроумные замки на дверях «закромов», нет ли какой засады на пути и не позарились ли разбойные соседи на чужое добро... Стало быть, следующей ночью караван пойдет.

Кожан зевнул. Развлечься, что ли, завтра, устроить «любимым соседям» теплый прием прямо у дверей их Склада? Однако он отмел эту мысль, как глупое баловство, достойное лишь зеленых молокососов с ветром в голове. Развлечение развлечением, но сколько бойцов поляжет, и ладно бы за что-то стоящее, а то ведь за селитру! Хе!

Вот если бы можно было занять Склад и взять его в свои руки — тогда бы соседям пришлось или возвращать награбленное с боем, или идти на поклон. Какое им тогда будет грибоводство без удобрения? Никакого! А он, Кожан, стриг бы их, как овец.

Но Алтуфьево такими силами, чтобы длительное время удерживать под собой Склад, не располагало. А жаль. Придется и далее делать вид, что Склад их вовсе даже и не интересует.

Взгляд алтуфьевца вернулся к силуэтам на дороге. Характер движений и жестов одного из них показались знакомыми.

— Ну надо же... — хмыкнул Кожан, — старина Питон сам на ходку выполз!

Что-то назойливо тренькало в глубине сознания, отвлекая и не давая сосредоточиться на чем-то более важном. Кожан знал это чувство и всегда прислушивался к нему. Приятель Митька, когда был жив, называл это ученым словом «интуиция», сам же Кожан выражался проще и грубее: «Задницей чую!»