Джули отрешённый

Некоторые их евангелические гимны были образцами вдохновенного запугивания – нигде не укрыться от дьявола, говорилось в них. Мы сидели и слушали, и я думал: какова бы ни была музыка, которой Джули заполнял старые тетради, она, уж конечно, полная противоположность этим старым угрожающим песнопениям. Разговаривать под это громкое пение мы не могли и, силясь мысленно отгородиться от того, что сейчас ожидало Джули, я еще немного подумал, какова же она, эта музыка, которую Джули создает и записывает с помощью карабкающихся вверх человечков. Джули – он Джули и есть, он вполне мог пристраститься к чему-нибудь столь же причудливому, как двенадцатиладовая система, не потому, что познакомился с ней (в ту пору мы только-только прослышали про Шенберга, и отец мой его презирал, а я пришел в восторг), но потому, что музыка, звучавшая в душе Джули, не могла не быть сокрушительно разрушительной. Но нет, все-таки от природы он истый математик и вряд ли получал бы удовольствие от «хаоса звуков», как называл эту музыку мой отец. В ту пору я не понимал строгой логики двенадцатиладовой системы, но все равно система восьмиладовая куда больше подходила тому, кто создавал музыку, как Джули.

Он тихо лежал в постели, полуприкрыв лицо рукой, окруженный половодьем песнопений. И словно все больше терялся среди подушек, простынь, одеял. Он знал, что его сейчас ждет.

– Наш брат Джули нуждается в толике радости, – прогудел доктор Хоумз. – Согласны вы со мной?

И мне отчаянно захотелось убраться подальше до того, как сюда явится радость. Но Хоумз уже стоял на пороге.

– Сын мой! – воззвал он, и я ощутил, как этот всепроникающий, неотвратимый голос врубился в сокрушенную плоть Джули. – Сядь, сын мой, и мы примемся изгонять рогатое зло, что прочно в тебе засело. Мы выдворим его. Мы найдем, где оно затаилось. Мы зальем его горячим свинцом и кипящим маслом. Мы не дадим ему ни отдыха, ни срока. Сядь, сын мой, и мы сразимся с ним лицом к лицу.

Я думал, Джули совсем скроется под своими одеялами. Но, к моему удивлению, ой поднялся и сел – белый как полотно, скелет скелетом, глаза прикованы к Хоумзу, будто никого больше здесь нет. Остальные жильцы сгрудились у дверей, но порога комнаты не переступали. Только миссис Кристо стояла тут же, за спиной Хоумза, – какая-то жалкая, измятая – воплощение униженной мольбы. Должно быть, мольба обращена была к Джули – мать молила его подчиниться доктору Хоумзу. Только этим и можно было объяснить поведение Джули.

– Вы с нами, сестра Бетт? Вы с нами, брат Кит? – вопрошал Хоумз.

Я в жизни не разговаривал с Хоумзом, и он никогда не видел меня так близко. А Бетт, наверно, и вовсе не видел. Но голос его звучал по-свойски, и всей повадкой он сулил узнать нас ближе, если только мы не станем замыкаться и впустим его.

– Не замыкайся, сын мой, – обратился он к Джули, – не замыкай сердце свое, впусти в него радость, она ждет.

И тут я ощутил, как Джули разом захлопнул все двери, закрыл все подходы к своему сердцу.

– Я почитаю из Евангелия от Марка, ибо апостол Марк исцелял страждущих и ведал числа. Искуснее всех прочих учеников христовых он боролся с демонами и изгонял их. В главе первой в стихе тридцать втором и тридцать четвертом Марк рассказывает о чудесных исцелениях в Капернауме. Марк прекрасно знает, что тело грешит, когда недужна душа, и он знает, что Иисус преследовал грех, подобно ищейке, ибо грех – это тоже недуг души. Это страдания одержимого бесом…

– Аминь… – произнес кто-то в кухне.

– Да, быть по сему, аминь… – сказал Хоумз.

У миссис Кристо вырвался негромкий стон.

– Приготовились? – обратился Хоумз к нам троим, словно мы – бегуны на старте, а он сейчас выстрелит, давая сигнал бежать по дорожке.

Джули уже заперся в своей железной клетке. Но Бетт ответила:

– Да, доктор Хоумз.

– Ну, да, – пробормотал и я, ибо одним своим видом Хоумз уже загипнотизировал и напугал меня: мне казалось, прах пустыни въелся в его одежду, в кожу, в волосы, в голос, в глаза. Энергичное лицо его и седые волосы были иссушены ветром и солнцем, библия у него в руках – и та будто выгорела. По всему, кроме его мощного внушительного голоса, видно было – он прошел через пустыню; однако башмаки мягкой черной кожи начищены были до блеска, тщательно зашнурованы, ничуть не сношены и не сбиты, ни признака долгих странствий.

– Итак, – провозгласил он, грозно взмахивая руками и сжимая кулаки, – я буду говорить с вами словами апостола Марка, у него двести стихов, в коих он описал многие чудеса и чудесные случаи. Сейчас я прочитаю вам стих тридцать второй и тридцать четвертый.

Он с силой хлопнул ладонью по библии – это означало, что все мы должны обратиться в слух, звук был такой, словно мучительно переломилась о колено человеческая кость.