Джули отрешённый

– В вечернюю пору, – загремел он, и читал он вовсе не по библии, а по неким суфлерским листам, что раскинулись далеко-далеко, по ту сторону реки, дерев и полей и фруктовых садов нашего городишка, – в час, когда зашло солнце, к Нему принесли всех недужных и всех одержимых бесом… И Он исцелил многих от разных недугов и многих бесов изгнал, и бесы не смели говорить, ибо знали Его.

Хоумз опять хлопнул ладонью по библии, и мы все подскочили.

– Демоны, демоны, демоны! – вопил он. – Демоны…

Я смотрел на Джули. Он не сводил глаз с лица Хоумза, и сперва мне показалось, он испуган, но потом я прочел в темных горящих глазах его не страх, а что-то совсем иное.

– Аллилуйя! – эхом отозвалась из кухни мисс Майл.

Хоумз поднял над головой руку с библией, высоченный, он едва не касался потолка.

– Я здесь! – воскликнул он. – Я с тобой. Я распят был со Христом.

– Со Христом… – подхватил Хеймейкер.

– И уже не я живу, но живет во мне Христос… – Хоумз яростно потряс книгой, потом небрежно произнес: – Послание к галатам, глава вторая, стих двадцатый.

– Аминь, – прошептала миссис Кристо.

– Пока хватит, – чуть даже шутливо сказал Хоумз. – Завтра мы нагоним страху на непослушных бесенят, которые еще прячутся в твоем несчастном страждущем теле. Но вот что я тебе скажу, брат. Вот что я тебе скажу… – Он протянул к Джули руку, я думал, он сейчас до него дотронется. Джули, видно, тоже так подумал – он весь сжался. – Ты должен сам выкорчевать свою болезнь, сын мой. Ты должен сам ее выкорчевать…

Теперь он обращался уже не к небесам и не в пространство, но прямо к Джули, а тот все глубже и глубже погружался в могилу из одеял.

– Искорени недуг свой, брат! – рокотал Хоумз. – Сумей устоять против накрашенных губ и нарумяненных щек. Держись подальше от шелестящих шелков, покачивающихся бедер, от грохочущего на окраинах сатанинского джаза. Они ужасны! Чудовищны! Отшвырни зло, как псов, что хватают тебя за ноги! – гремел он. – И когда захочешь помочь себе, когда понадоблюсь я тебе, скажи мне только: Христос жив, он здесь, он обитает в твоей плоти, брат. Только скажи так, Джули, и все мы придем к тебе, и ты в неделю поднимешься с одра болезни, и исцелишься, и на веки вечные избавишься от греха.

Миссис Кристо прислонилась к дверям, она еле держалась на ногах, будто каждым своим словом Хоумз толкал ее пасть на пол и корчиться беспомощно в восторженном исступлении.

Но Джули лежал молча, лицом к стене.

– Что ж, хорошо. Хорошо, – поспешно сказал Хоумз с противным смешком. – Выпьем еще чашку чаю, а потом как следует ополчимся на этого гордеца, который срывает покровы с любострастия и греха: «Где стены средь дворца»…

С минуту мы трое еще оставались прикованными к месту и душой и телом. Но по щекам Джули текли слезы – такие слезы проливает разбитая и осажденная армия, окруженная превосходящими силами противника, когда ей только и остается, что держаться, ждать, дышать… дотерпеть до горького конца.

– Если ты собираешься сесть, накинь на себя что-нибудь, – сказала Бетт, когда Хоумз вышел.

Я готов был обнять Бетт за то, что она подала сейчас Джули такой дельный совет.

– Мне надо встать, – сказал Джули.

– Зачем?

– Мне надо выйти.

Наверно, он хотел пойти в уборную, а она была во дворе, за поленницей. Бетт, видно, тоже это поняла, и когда он стал выпрастывать ноги из-под одеяла, я думал, она скромно отвернется. Но наша простодушная Бетт и вела себя простодушно, а когда Джули встал с постели, оказалось, он в ночной рубашке, которая доходила ему до середины икр.

– Вот надень-ка, – сказала Бетт и накинула ему на плечи скаутскую рубашку.

– На что она мне!

– А тапочки у тебя есть?

Джули покачал головой.

– Тогда башмаки надень, – сказала Бетт.

– Ждите меня здесь, – сказал Джули.

Выйти во двор можно было только через кухню, и Джули весь напрягся, стиснул зубы, ясно было: как ни слаб, пойдет сам.

– Сидите и ждите, – повторил он уже от двери, чтоб мы не смели пойти за ним. Когда он проходил через кухню, раздались встревоженные крики миссис Кристо и пансионеров и радостный, ободряющий крик Хоумза. Спора не было, хотя мы слышали – миссис Кристо просила Джули вернуться или позволить ей пойти с ним. Все-таки ему удалось выйти одному, но с веранды мы видели – пошел он не к уборной, а к поленнице и сел на колоду.

– Спятил, – сказал я.

– Они всегда так? – тихонько спросила Бетт. – Этот Хоумз, он всегда так проповедует?

– Наверно. Я раньше никогда при этом не был. Джули не хочет, чтоб кто-то видел, что здесь творится.

Бетт все смотрела на Джули, она и сама была в мучительном замешательстве.

– Мне очень жаль его маму, – сказала она. – Бедная женщина, похоже, она просто не знает, как с ним быть.

– Отчасти Джули сам виноват, – сказал я.

– Почему? Он плохо с ней обращается?

– Нет. Просто не хочет, чтобы кто-нибудь встревал между ним и матерью. Вот никто и не может им помочь.

Мы видели, как Джули, босой, ходит взад-вперед по щепкам – он восстанавливал свою броню. Наверно, ему было больно, но он все ходил и ходил. Потом медленно двинулся по немощеной дорожке к парадному ходу.