Джура

— Друг! — только и произнес Чжао. Протянув руки к Джуре, он прижал его к груди.

Кучак больше не мог сдерживать свое ликование.

— Вот какие друзья! — закричал он толпе.

В его жестах и голосе было столько радости, что хватило бы на весь мир. Друзья откинулись назад и посмотрели друг другу в глаза.

— Я не споткнусь дважды об один и тот же камень, — тихо сказал Джура.

— Ты, Джура, много передумал, это отражается в твоих глазах, — сказал Кучак.

— Я много страдал, — ответил Джура.

— Это правда: одиночество, да еще в чужой стране, и голод хуже всего, — подтвердил Кучак.

— Не голод, а заблуждения сильнее всего мучат человека, — возразил Джура. — Один верный спутник дороже тысячи неверных. В самые тяжелые дни дружба Чжао меня поддерживала, — тихо сказал Джура. — А где мать моя? — спросил Джура, оглядывая толпу.

— Айше убита в бою, — тихо ответила Зейнеб.

Толпа молча расступилась, открывая Джуре путь к могиле, приютившейся на склоне горы.

— О храбрая, умершая, как мужчина, с винтовкой в руках!.. — начал Кучак и запнулся, сожалея о том, что у него нет в руках дутара. — Она храбро сражалась за счастье встретиться с тобой, Джура, но басмаческая пуля сразила ее. Зато ты жив, Джура. Ты знаменитый, ты великий, ты…

— Я не люблю бабьей болтовни! — строго оборвал его Джура.

— Не говори так! — горестно воскликнул Кучак. — Раньше я вплетал в скорбный ветер звуки моих песен, и эхо умирало в горах, а сейчас сам Козубай… — И Кучак замолчал, выискивая что-то в складках пояса. — Вот, — сказал он и протянул Джуре небольшую вещицу.

— Что это?

Кучак приосанился:

— Сам Козубай подарил мне эту ручку с золотым пером. Эта ручка на всю жизнь. За Казиски. А ты говоришь «бабья болтовня»! И кому же? Манасчи Кучаку! Пойдем, пойдем со мной, я докажу тебе, что значит «бабья болтовня»! — Кучак схватил Джуру за рукав и потащил наверх.

Джура шел, окруженный толпой.

Отовсюду неслись приветствия:

— Здравствуй, Джура!

— Долго живи, Джура!

— Как доехал, Джура?

— Здравствуй, Джура! — сказал Муса, на ходу пожимая ему руку. — Я здесь со своим отрядом горы прочесываю, последних басмачей ищу. И Юрий здесь, в горах, камни добывает. За ним я уже послал! Абдулло-Джон, «краснопалочник», ушел с отрядом домой.

В горной долине, возле ручья, виднелись кибитки. На склонах гор паслись овцы, козы, яки.

Лошади у коновязей, встревоженные необычным оживлением, ржали.

— Почему здесь теперь так много людей? — спросил Джура удивленно.

— Мы соединились с другим кишлаком, — задыхаясь от счастья, сказала Зейнеб. — Он оказался по ту сторону горы. У нас будет колхоз. Советская власть построила нам новые дома.

— Пробный посев ячменя, — сказал Кучак, заметив, что Джура старается отгадать, что желтеет вдали.

— Наши коровы! — подсказал другой, заметив взгляд Джуры, брошенный на животных.

— Потом, потом! — закричал Муса и повел Джуру в дом.

Большая комната наполнилась людьми. Кучак усадил Джуру на ковер, подложил подушки, сел рядом и взял в руки дутар.

— Что ты делаешь! Накорми, а потом пой! — рассердился Чжао.

— Правильно! — поддержал его Муса.

— Эй, Биби, Биби! — позвал Кучак. — Свари плов для гостя.

— Как, — удивился Джура, — ты позволяешь женщине варить плов? Ты?

— У меня теперь более важные дела, — гордо сказал Кучак и не спеша развернул перед Джурой газету. Со страницы газеты на Джуру смотрело строгое и самодовольное лицо Кучака. — Это я, — сказал Кучак, — я, манасчи Кучак. А здесь, ниже, написано о том, как я помог поймать Кзицкого…

Кучак приготовился рассказывать. Тогда Биби, не выдержав трескотни Кучака, сказала ему по-русски:

— Пой, ласточка, пой!

Все засмеялись. Кучак рассердился, потому что эти слова он сам сюда привез, а теперь все его дразнят.

— Пей! Ты батыр! — сказал Муса, подавая Джуре большую деревянную чашку с кумысом.

— Пей, батыр, кизил-аскер! — закричали все присутствующие.

Джура взял от Мусы пиалу и обвел всех глазами.

— За хорошую жизнь пью, за вас пью, киргизы, за то, чтобы вы все стали достойными членами великого рода большевиков, — сказал Джура и выпил пиалу до дна.

Кучак ударил по струнам.

Зейнеб сидела на ковре с отсутствующим взглядом и словно прислушивалась к чему-то, что звучало издалека.

Стоило Джуре повернуть к ней голову, она обращала к нему глаза, светившиеся таким счастьем, какого он до сих пор не встречал в глазах у других людей.

Люди безмолвствовали, и только клекот горных орлов да шум далекого водопада врывались в песню.

А Кучак пел: