Джузеппе Бальзамо (Части 4, 5)

"Я получил от господина графа де Феникса бриллиант, который, по его утверждению, стоит двадцать тысяч ливров, для передачи этой суммы человеку по имени Гавар в день его выхода из Отель-Дьё.

Доктор медицины Гильотен.

15 сентября 1771 года".

Бальзамо поклонился доктору, взял расписку и вышел вместе с Маратом.

— Вы забыли голову, — заметил Бальзамо, которого развеселила растерянность молодого врача.

— Вы правы, — сказал тот и подобрал свой страшный узелок.

Выйдя на улицу, оба зашагали молча и торопливо. Придя на улицу Кордельеров, они поднялись по крутой лестнице, ведущей в мансарду.

Марат остановился перед комнаткой консьержки, если, конечно, дыра, в которой она проживала, заслуживала того, чтобы называться комнатой. Марат не забыл о пропаже часов; он остановился и позвал г-жу Гриветту.

Мальчик лет восьми, худой, тщедушный, слабый, крикнул:

— А мама ушла! Она велела передать вам письмо, когда вы вернетесь.

— Нет, дружок, — отвечал Марат, — скажи ей, чтобы она сама мне его принесла.

— Хорошо, сударь.

Марат и Бальзамо пришли в комнату молодого человека.

— Я вижу, что учитель владеет большими тайнами, — проговорил Марат, указав Бальзамо на стул, а сам уселся на табурете.

— Я просто раньше других был допущен в святая святых природы и Бога.

— Наука лишний раз доказывает всемогущество человека! Как я горжусь тем, что я человек! — воскликнул Марат.

— Да, верно; вам следовало бы прибавить: "…и врач".

— И еще я горжусь вами, учитель, — продолжал Марат.

— А ведь я только жалкий врачеватель душ, — заметил Бальзамо.

— Не будем об этом говорить! Ведь вы остановили кровь вполне материальным способом.

— А я полагал, что истинная поэзия моего лечения заключается в том, что я не дал больному страдать. Правда, вы меня уверяли, что он сумасшедший.

— Несомненно, в какой-то момент у него наступило помрачение ума.

— А что вы называете помрачением ума? Ведь это не более чем отвлечение души, не так ли?

— Или рассудка, — сказал Марат.

— Не будем спорить. Слово "душа" очень хорошо выражает то, что я имею в виду. Когда предмет найден, то не важно, как вы его назовете.

— Вот здесь мы расходимся. Вы утверждаете, что обнаружили вещь и только подбираете ей название; я же придерживаюсь того мнения, что вы еще не нашли ни этой вещи, ни верного для нее наименования.

— Мы еще к этому вернемся. Итак, вы говорили, что безумие — это временное помрачение ума?

— Совершенно справедливо.

— Невольное помрачение?

— Да… Я видел одного сумасшедшего в Бисетре; он бросался на железные решетки с криком: "Повар! Фазаны прекрасные, только плохо приготовлены".

— Допускаете ли вы, что безумие проходит, как облако, застлавшее на время разум а потом рассеивается и снова наступает просветление?

— Этого почти никогда не случается.

— Но вы же сами видели нашего больного в здравом уме после его безумного бреда во сне.

— Да, я видел, но, стало быть, не понял того, что видел. Это какой-то небывалый случай, одна из тех странностей, которые древние евреи называли чудесами.

— Нет, — возразил Бальзамо. — Это чистейшей воды отделение души, полное разъединение материи и духа: материи — неподвижного, состоящего из мельчайших частиц вещества, и души — искры Божьей, заключенной на время в тусклый фонарь в виде человеческого тела; искра эта — дочь небес — после гибели тела возвращается на небо.

— Так вы ненадолго вынули у Гавара душу из тела?

— Да, сударь, я ей приказал покинуть недостойное место, где она находилась; я извлек ее из бездны страданий, в которой ее удерживала боль. Я отправил ее странствовать в свободных и чистых сферах. Что оставалось хирургу? Не что иное, как инертная масса, вещество, глина. То есть то, что сделали вы со своим скальпелем, отрезая у мертвой женщины вот эту голову, которая у вас в руках.

— От чьего имени вы распоряжались этой душой?

— От имени того, кто одним своим дыханием сотворил все души: души миров, души людей, — от имени Бога.

— Вы, стало быть, отрицаете свободу воли? — спросил Марат.

— Я? — переспросил Бальзамо. — Что же я в таком случае делаю вот сейчас, сию минуту? С одной стороны, я вам демонстрирую свободу воли, с другой — отвлечение, отделение души. Представьте себе умирающего в муках. Пусть у него выносливая душа, он соглашается на операцию, просит о ней, но очень страдает. Вот вам свобода воли. Теперь представим, что прохожу мимо этого умирающего я, посланец Божий, пророк, апостол, и, сжалившись над этим человеком, мне подобным существом, вынимаю данной мне Господом силой душу из его страдающего тела. И душа с высоты взирает на беспомощное, неподвижное, бесчувственное тело. Разве вы не слышали, как Гавар, рассказывая о себе, восклицал: "Бедный Гавар!" Он не говорил "я". Душа больше не принадлежала его телу и была на полпути к небесным высотам.