Джузеппе Гарибальди

Один из них, дон Гийом, живет, несомненно, в семье Гарибальди, упоминающего о нем в своих мемуарах, как о «священнике без предрассудков, свободно владеющем прекрасным языком Байрона». Но учеба, когда весь город охвачен волнением, когда сама История — в 1814-м, так же как и в 1821-м — трепещет, — слишком скучна.

«Меня всегда мучили угрызения совести, — напишет впоследствии Гарибальди, — что я не изучил, как следует, английского языка, когда у меня была такая возможность».

Итак, он избегает влияния священников и их уроков. Его третий учитель, господин Арена, «преподаватель итальянского, письма и математики», уже не связан с религией. Более откровенный, чем его предшественники, любящий историю, увлеченный происходящими событиями. «Я навсегда сохраню о нем теплые воспоминания», — пишет Гарибальди. Он оказался в окружении Гарибальди связующим звеном между привычным миром ребенка и полным неизвестности внешним миром. Когда Ницца после двадцати двух лет (1792–1814) перестала быть французской, он преподает Гарибальди итальянский — язык королевства Пьемонт-Сардинии — и историю Рима. В тот момент перед глазами мальчика оживает История — с французскими солдатами, марширующими по улицам, покидающими город, когда император отрекается, но вскоре пытается вернуться снова (Наполеон высадился в Гольф-Жуане 1 марта 1815 года, бежав с острова Эльба), сея смятение в городе; затем, несколько недель спустя, после Ватерлоо (июнь 1815-го) — с новыми взрывами восторга на набережных и в городе — господин Арена рассказывает о римских императорах, о борьбе сената и победах легионов…

Эпопея и героика пронизывают все его детство. Завтра Гарибальди будут нужны события, равные по высоте тем, которые он пережил десятилетним мальчиком.

Как можно навязать семинарию такому ребенку, обуздать эту свободу, когда перед ним открыта История и когда море, с кораблями, готовыми принять беглецов, плещет у самого порога отчего дома?

Донна Роза упорствует, настаивает. Поговаривают об отправке в колледж, о скором поступлении в семинарию.

Но История этого времени — с императором и солдатами — принадлежит мужчинам, и Гарибальди, увлекаемый ею, отказывается принять путь, предложенный матерью, женщиной. Нужно, чтобы в его жизни произошло героическое событие, как те, о которых говорят на улицах и о которых ему рассказывал господин Арена.

С тремя из своих друзей — ему чуть больше двенадцати лет — Гарибальди завладевает лодкой. Они хорошо знают море. Они сыновья моряков. Они выросли на причалах. Каждый из них не раз выходил с отцом в открытое море или в залив Виллафранко, на лов рыбы. Сначала они гребут веслами, чтобы выйти из порта, затем ставят парус: курс на восток, к Генуе — большому порту, где они сядут на корабль, отправляющийся в Америку, еще одну великую мечту детства.

Приключение было коротким: всего несколько часов.

«Мы были уже недалеко от Монако, — продолжает Гарибальди, — когда корсар[10], посланный моим отцом, нагнал нас и доставил домой, глубоко уязвленных».

Легко представить себе их возвращение.

В это мгновение донна Роза поняла, что ее сын никогда не станет священником. Ей оставалось только смириться, подчиниться воле этого мальчика, который в свои неполные тринадцать лет проявил решимость, способность перейти к действию и силу характера, достойную мужчины.

Не следует думать, что История обошла стороной город юного Гарибальди. Он не был, конечно, в центре политических событий, но был пограничным городом, переходившим из рук в руки от Франции к Пьемонт-Сардинии, и, естественно, не мог не ощущать политических перемен.

Принадлежавший Сардинии до 1792 года, отделенный от Французской республики рекой Вар, через которую еще не было ни одного моста, он был оккупирован революционными войсками, едва успев стать приютом эмиграции.

Бонапарт побывал там в 1796 году — молодой генерал, брызжущий талантом и полный честолюбивого нетерпения. Он уже посматривал на соседнюю Италию, властелином которой он, корсиканец, мечтал стать.

Когда была провозглашена империя, Ниццу включили в ее состав, но когда слава и сила императору изменили, она снова отошла к Сардинии.

Это движение туда-обратно, которое зависело не от них, так как они были игрушкой в руках Истории, решавшейся не здесь, могло вызвать у большинства жителей Ниццы только скептицизм, окрашенный горечью или цинизмом, или слегка презрительное безразличие к этой пене, хлынувшей в их город и грозившей его затопить.

Французы? Итальянцы? Мы — «Nicois»[11] и выбираем то, что в данный момент выгоднее. Республика и империя принесли законы, гражданский кодекс, равенство, но пришлось расплачиваться людьми, выдержать английскую блокаду, пережить голод, терпеть присутствие гарнизонов и связанное с этим падение нравов.

В 1807 году, когда появился на свет Гарибальди, все жаловались на проституток, заполонивших улочки окраин, полураздетых, зазывающих солдат или моряков. Их было много в плохо освещенном и грязном городе.