Дзига [СИ]

— Не знаю. Придумать могу, но это будет всего лишь догадка. Но я его помню-помню, этот королевский закат, именно как подарок мне. И до сих пор интересно, а помнит ли она это дивное небо?

— А ты как хотела бы? Чтоб помнила? Или, фу-фу, какая обычная черствая невнимательная, то ли дело я — тонкая такая, душевно-организованная…

— Гноби-гноби, не обижусь. Были, конечно, такие мысли. Раньше. Сейчас хочется, чтоб она помнила тоже. Это было слишком для меня одной. Слишком грандиозно.

Дорога кончилась, вернее, они оставили ее, уйдя на тропинку за старыми рельсами. Шли молча, ноги мерно ударяли в утоптанную глину, вокруг нестерпимо желто цвела сурепка, пахла лихорадочно сильно, понимая, осень и нужно успеть. А впереди круглился курган с трехлапой железной вешкой на темени. И вокруг него и дальше-дальше, отдав часть травяного пространства домам поселка, лежала степь, горбясь холмиками вокруг старых бомбовых воронок. Уходила к горизонту, там плавно вздымалась тремя пологими горушками и упадала низинами между длинных склонов.

Тропа снова вывела их на дорогу, на этот раз грунтовую, посыпанную с боков белесыми камушками, как пыльным колотым сахаром. В небе ползли тугие облачка, красуясь ваточными боками, мелькали точки, подсвеченные солнцем — жаворонки держались высоко над степью.

— Никуда не заходим, да? Просто идем и идем.

— Да.

— Хочу узнать, как ты ходишь.

Лета кивнула. Она поняла. И дальше шли, почти забыв друг о друге, мерно ударяя подошвами в плотную землю, глядя вперед и по сторонам — вольно, куда захотят смотреть глаза. И не думая ни о чем.

Лета слушала собственные шаги. И шаги спутника отдалились, стали эхом ее шагов. Отдаваясь ходьбе, тело двигалось само, работало как совершенная система, поднимая, сокращая, расслабляя. Вдыхая и выдыхая, кидая взгляд, сторожа ухо. Как всегда в определенный момент Лете стало казаться, что ее нет, что, входя в некое измерение, она вскрылась, лишаясь лица, глаз, кожи, открывая солнцу и ветру нутро, и оно следом за покровами тоже исчезло, вернее, встроилось в мир. Поглощало все, что подкатывалось и подшептывалось, подкрикивалось — принимало, отмечая огромное и мельчайшее, и не называя его словами. Какие слова могут быть у бестелесности. Нет сцепленных, отделенных от мира звуков, вторая сигнальная ушла, не нужна. Потом, знала Лета, вернувшись в пределы своего тела и своей головы, она все рассортирует, навесит ярлыки памяти, чтоб суметь рассказать. Поделиться. И в этом огромное значение слов, — поделиться. Она могла обходиться без слов, и без мысленных формулировок, когда уходила из тела в окружающий мир, но она человек, и навсегда связана с другими людьми. И ее связь с ними — через слова.

Их все время было мало. Нет, не пустое говорение, когда можно тасовать одни и те же фразы, картинки и образы, а что-то, позволяющее усилить собственный голос, сделать его скульптурным, чтоб он стал осязаем мысленной ощупью. И появилась жадность, к новым словам, к тем, что расширят мир, не убивая его повторениями. Мир слов был прекрасным, как музыка, в нем были гармонии и фальшивые ноты, были ненужности и ясные, безупречные, единственно возможные сочетания звуков. Иногда, мерно шагая послушными ногами, глядя вокруг послушными глазами, она произносила вслух или про себя какое-то слово, одно, пробовала на вкус, смеялась, принимая с восхищением, или морщилась, отказываясь. Всякий раз поражаясь тому, что в нескольких звуках, как в спящем семени, заключена мощная спящая сила. Тогда люди, предающиеся пустому говорению, представлялись ей детьми, у которых вместо камушков — боевые патроны. Нет, плохое сравнение, и сидя за клавиатурой, Лета морщилась, откидывая его, и оставляла себе образ, без слов, пока не найдутся единственно верные…

Курган уплыл за спины, дорога ушла вперед, к цинковым, черепичным и шиферным крышам. А Лета и Дзига сошли на узкую тропку, виляющую посреди еще одного маленького мира, одного из десятков, что создавали общее пространство этого странного города на берегу пролива, соединяющего два моря.

Здесь ласковые холмы прятали в себе разверстые входы в штольни старых каменоломен, и цветущие травы, спотыкаясь, взбегали на раскрошенные зубы неровных каменных нор. Свешивали вниз детские личики цветов, глядя в темноту яркими от страха глазами.

Спустившись в одну из ложбин, где в склоне чернела дыра, Лета, наконец, почувствовала, как гудят уставшие от мерной ходьбы ноги. Вздохнула и, стаскивая рюкзак, села на торчащий из земли небольшой валун. Лопатки под ветровкой нагрелись, по спине щекотно ползла капелька пота.

Дзига не стал садиться. Прошел к дыре и, касаясь рукой тонких веток колючей дерезы, вытянул шею, заглядывая внутрь.

— Там холодно, да? Оттуда дует ветер.

— Там умерло очень много людей. А сверху все горело, ревело и взрывалось. Потому теперь тут так красиво и тихо. Покойно.

Он отпустил ветку и подошел, сел напротив, отряхивая край черной кофты. Вытянул ноги в узких штанинах. Лета подумала стесненно, он специально выбрал так одеться сегодня. Чтоб стать похожим на себя самого.