Дзига [СИ]

— Я немного понял, про то, как ходишь. Ты показала.

— И как тебе?

Белая подошва поерзала по светлой сухой траве. Он улыбнулся.

— Другие для такого что-то пьют. Или едят мухоморы. А ты топ-топ-топ…

— Угу. У писателя Каттнера и жены его мадам Люсиль Мур есть эпизод в смешном рассказе, как один из Хогбенов умел в организме сахар превращать в самогон. И хлоп, уже в лоскуты. А в другом рассказе робот-зазнайка, как там написано — быстренько растормаживался и уходил в подсознание. Так что я не первая. Наверное, делать так можно не только при помощи топ-топ-топ. Но я совмещаю приятное мне с полезным мне же.

— Это так… гармонично.

— Хочется верить.

Она подумала, в этом месте, где смерть никуда не ушла, осталась лежать внизу, спрессованная количеством погибших людей и пройденных после войны лет, он снова вспомнит о своей смерти и будет ждать ее слов. Но спросил о другом.

— Ты ведь работала тут? В своей первой жизни. Расскажи, что тебе помнится, нет, по-другому спрошу. Как тебе помнится главное, что было главным? Что ты забрала себе из того времени?

Напротив них лежал в траве серый валун в пятнах желтого лишайника. Из выкрошенных дыр тянулись вверх изломанные суставчики полынных стеблей. И среди них — сизовато-пыльных, вдруг тоненький, ярко-зеленый, покрытый белым редким пушком — стебель дикого мака, удивительный в октябре, держал на макушке красную ладошку цветка из четырех лепестков. Красное пятнышко на сером, почти летучее, такой тонкий под ним стебель. Странно. Лета точно помнит, она сидела тут, в апреле. Трава была совсем молодая, еще не майская, а на этом камне рос точно такой же крошечный мак. Она сидела одна, смотрела, без мыслей, упадая глазами в черную серединку меж четырех лепестков. И потом, уходя, удивилась тому, что никаких мыслей о смерти и о войне, о крови. А еще тому, что именно тут ей, вечно куда-то идущей, захотелось сидеть неподвижно. Она нашла это место, и место нашло ее. И маленький мак рос, ожидая, когда она придет снова.

— Главное, то, что мы были живыми тут. На костях и стонах, на этой спящей внизу смерти, такой большой, что она осела и спрессовалась под собственной тяжестью, мы смеялись, влюблялись, с аппетитом ели, и — дежурили у машины памяти. Сюда приезжали автобусы с туристами, да они и сейчас приезжают. Люди спускались вниз и слушали страшное. А мы поддерживали место. Зарядить фонари, проверить маршрут, провести экскурсию, убрать цветы с братской могилы и подровнять свежие венки. И весь поселок живет так же — строят дома, пасут коров, играют свадьбы. Тут под землей все изрыто ходами, есть выходы прямо в огороды. И это было правильно, понимаешь? Что жизнь делается там, где была смерть.

— А тогда ты тоже так думала?

— Да. Вот чего я не думала, что стану об этом писать. И рассказывать тебе.

Мысленно добавила — воображаемому другу, да нет, еще хлеще — своему умершему черному коту.

ГЛАВА 4

Ночью пришел ветер с севера. Вытолкал сонное тепло ранней осени, превратив его в зябкую стылость.

Стылость. Лета отдернула правую штору, а левую не стала, вместо этого включила свет на стене, чтоб добавить к серому, идущему из окна — теплого желтого. Стылость — ненужное слово, куцее и деревянное.

Как всегда во время перемены погоды болели виски, и внутри головы ныло, взлетывая, будто уже летела и вдруг укачалась. Были такие дни, когда все валилось из рук. Валилось раньше, чем в руки возьмешь. И от этого казалось — впереди нет ничего, все кануло в уходящее лето. Будто она держала в руках свое будущее, а может, будущее своего мира, и вот руки опущены, мир осыпался вниз.

За серым окном сеял мелкий дождь, оседая на грустной траве ехидными слезками. Лета села перед монитором, уставясь в чужие новости. Чужие куски жизней, поданные на блюдечках гостям. Каждый сготовил, как посчитал нужным.

Люди по всей земле сидели перед такими же экранами, закрываясь друг от друга истертыми от разглядывания картинками, словами, наспех сцепленными в крики или радость, и от того, что это было общее, оно ничего не меняло в картине мира. Не работало.

С досадой ткнула клавишу. Негоже писать ерунду. И Дзига пропал. Не видно его, закрывай глаза или открывай — ее комната остается только комнатой, не распахиваясь в светлое пространство второго этажа, где висит на стене фотография солнечной волны.

Можно открыть папку и сидеть, медленно перебирая летние снимки, давно пора ими заняться, в таком настроении очень удобно без жалости удалять те, что не поют, а еле попискивают. Или пойти постирать. Помыть полы, разобрать полку с посудой.