E-18. Летние каникулы

Загипнотизированные светом, ночные бабочки бездумно вились вокруг лампочки и падали на стол полумертвыми с обожженными крыльями. Я закрыл дверь. Почувствовал, что страшно устал. Хотел одного: скорее лечь, отдаться во власть тьмы и причуд сна, в сумятицу сновидений. Я разложил на койке спальный мешок, разделся, задул лампочку и вполз в холодный нейлоновый кокон. Думал онанировать, заключить со всеми мир, расквитаться с глупыми подозрениями к тем, кого уважал, кто любил меня: к тете Линне и дяде Кристену, к маме и папе в городе; покончить с бесконечными загадками и фантазиями, которые нередко являлись выражением моей сверхчувственной натуры. Размышляя, заснул, но последнюю, мелькнувшую искоркой мысль бодрствующего сознания запомнил: хорошо бы завтра встретить всех прежними, какими они были раньше, а недоверие возместить доверием, искренностью.

3.

— Петер!

— …

— Петер!

Кто-то выкрикивал мое имя.

Я проснулся, вернее, чувствовал себя проснувшимся, потому что мог определить, что было еще очень рано. Я открыл глаза и увидел, что утренний рассвет был окрашен в нежные, зимне-розовые тона, что обрывки пыльной паутины свисали с бревен. В избушке сильно пахло смолой.

— Петер!

Кричали издалека, возможно со двора; не очень громко, но достаточно сильно, чтобы нарушить окружающую тишину и вырвать меня из пленения сна: я спал чутко и часто просыпался этой первой ночью, но… непонятно все равно:

— Петер!

Несколько громче, несколько нетерпеливей, но по голосу я еще не мог определить, кто бы это ни свет, ни заря звал меня в первое утро моего пребывания в собственном доме, в самом начале самостоятельной жизни… Я разорвал последние паутинки сна, спрыгнул с койки, оделся и выбежал.

У калитки стоял Йо. Йо Бергсхаген, сосед, товарищ по играм прошлых каникул, друг летних дней, проведенных в Фагерлюнде. Он был на два года моложе меня, и в последний раз моего пребывания здесь мы были с ним одинакового роста. Но теперь я перерос его, сразу было видно даже на приличном расстоянии. Он стоял ко мне спиной, держал руки в карманах и пристально смотрел на наш дом, переминался с ноги на ногу, явно собираясь еще раз кричать.

— Хей, Йо! — сказал я.

Он не ожидал моего появления со стороны леса. Значит, на данный момент преимущество было на моей стороне. Между нами существовало нечто вроде дружеского соперничества. Он был сильнее меня физически, его половой член после проведенных измерений оказался на четырнадцать миллиметров длиннее моего; но я был старше и жил в городе, где можно было каждый вечер ходить в кино, по желанию два-три раза. Так что, пусть не намного, но перевес все же был на моей стороне.

— Хей, — сказал я еще раз, подойдя ближе.

Он обернулся, вздрогнул от удивления или от смущения, посмотрел на меня металлически-голубыми глазами и улыбнулся, почти, почти провоцирующе:

— Привет.

Я теперь на добрую половину головы был выше его. И это не было воспринято доброжелательно. У него были коротко стриженые, соломенного цвета волосы, ниспадавшие детским чубчиком на лоб, и веснушки, словно отметинки карандашом, покрывали короткий и широкий нос. Он нисколько не вырос, ни капельки не изменился, хотя весной состоялась его конфирмация. Может быть, раздался слегка вширь, но тем самым еще больше выделялась его округлость, подчеркивалось то детское, с чем он не мог расстаться. Когда он улыбался, видны были зубы, мелкие и желтые. Руки были неуклюжие и бесстрашные, украшенные ссадинами, ранками, порезами, царапинами всевозможной формы и вида, руки, напоминавшие о моих поражениях в драках или в других способах помериться силой, руки, пугавшие меня своей беспощадностью: вот они мучают до смерти полевых мышей, бросают камни в гнезда дроздов, накалывают на иголки божьих коровок. В таких делах я всегда пасовал. Но что касалось игр в индейцев, тогда я был незаменим. Я мог незаметно перебираться с одного ствола дерева на другой, я мог лежать совершенно недвижимо в высокой траве минуту, мучительную минуту, пока он ходил вокруг и искал; я превосходил изобретательностью его энергичную, но далеко не безупречную натуру.