E-18. Летние каникулы

Он был неуправляем, лежал и со страшной силой давил меня к земле, правда, иначе, нежели раньше, не с такой резвостью, веселостью и непосредственностью. Понимал, как и я, что время детских забав миновало? Что игры в индейцев, разорение птичьих гнезд наше прошлое? Что нынешнее лето будет другим, с другими интересами? Мы оба были неопытными подростками и вступали теперь в неведомые, незнакомые нам края, таинственные и опасные.

Хитроумно маневрируя, ему удалось сесть на меня верхом. Он сидел, больно упершись коленами мне в плечи, и хихикал. Я был беспомощен. Я стонал:

— Для чего это тебе, Йо? Ведь он большой, не подойдет тебе! Что, неправда?

— Молчи, чертяка!

Он ослабил хватку и вскочил. Я за ним. Он был тяжелее меня, медлительнее; у меня же были длинные ноги, но я быстро уставал и на длительную борьбу не хватало сил. Мы поднимались вверх по тропинке; топот его тяжелых резиновых сапог нервировал, отдавался звоном в ушах. В голове ломило, тело дрожало, и я понимал, что пришла пора сдаваться:

— Йо, подожди!

Он бежал еще десять-пятнадцать метров, потом остановился, повернулся и сплюнул:

— Мир?

Если я соглашусь на мир, значит, он выиграл в первом раунде. Но я смертельно устал. Все равно, безразлично:

— Да, мир.

— Правда? Клянешься всеми святыми?

— Клянусь всеми святыми.

Мы шли теперь рядом. Я потихоньку ругал себя, что не смог извлечь свою пользу в единоборстве, не смог с выгодой использовать свои преимущества. А они были у меня! Знал ведь, что он не придавал большого значения физическому превосходству; намного важнее для него было другое: школа, кинофильмы по несколько разу в день, возможность в любое время суток купить в киоске горячие сосиски, мороженое, шоколад и лакричные конфетки. Его хлебом не корми, но расскажи о городских новостях, хотя в городе он был всего один раз, много лет назад, когда в больнице ему удаляли аппендицит.

— Скучно здесь стало в Фагерлюнде без Марии.

Я остолбенел. Известие не понравилось, пришлось не по душе. Не понравилось, что была установлена связь между Марией и тем, что произошло между нами сейчас. Однако удобный случай, чтобы выведать побольше.

— Послушай, почему ты думаешь она убежала?

Я настороженно выжидал. Вполне возможно, он кое-что знал, а если знал, то рано или поздно об этом узнают все.

— Она была тяжелая, — сказал он безразлично, — такое случается нередко в районе.

Проклятый зазнайка-всезнайка. Такое сказать о Марии, о моей Марии! Гнусь! Я не мог поверить, не хотел. Насупился. Молчал, оскорбленный и возмущенный. Нечего было сказать. И он, разумеется, понимал, что снова одержал надо мной верх:

— Да, потому что знаешь, она ведь гуляла….

— Ну, держись теперь! Получишь сейчас по заслугам!

Я рассердился не на шутку. Хорошо знал его грязные фантазии, но это было уже чересчур.

— Ну что ты в самом деле, — сказал он вроде бы примирительно, но достаточно настойчиво. — Все знали об этом. Она со многими гуляла, я сам слышал, как они рассказывали! Он, этот Оге Бренден, несколько раз возил ее на мотоцикле в центр, и он был не единственный, это я уж точно тебе говорю! Соблазнительный пирожок был здесь у вас…

Тут мы оба не выдержали и рассмеялись. Но я все равно был шокирован. Не желал соглашаться с этими дурацкими замечаниями юнца:

— Трепло ты и сплетник!

— Я? Может ты сам хотел поиметь ее?

— Дурак!

— Думаешь, вру?

— Да.

Он понимал, что ему нечем больше крыть, но выходить из игры с пустыми руками он не привык. Не любил. Не хотел и не умел:

— А теперь еще одна появилась…

— Что?

Я думал о своем.

— Разве не знаешь, на даче Весселя живет городская? У нее ребенок. Грудной. Может, даже будет жить все лето.

— Что?

Я надеялся, он будет и дальше болтать. Он уж точно знал все или почти все о Катерине Станг.

— Стоит попробовать…

— Думаешь?

— Конечно, ребенок у нее ведь внебрачный!

Он посмотрел на меня взглядом, исполненным житейского опыта, хотел убедиться, понял ли я значение этой важной детали.

— С такими легко, понимаешь…

Я кивнул, позволил наполовину заманить себя на роль потенциального любовника. Мы шли рядом по узкой тропке, отводили ветки, когда они мешали идти, и отпускали их.

— Но она не очень красивая, — сказал Йо и сплюнул. — Очень худая и с такими длинными черными волосами…

Ага, значит, он влюблен. Влюблен, несмотря на свои тринадцать лет. Вероятно, потому что привык видеть только свою толстую рыжеволосую сестру Герд, к которой, как он любил подчеркивать, он питал антипатию.

— Ты говорил с ней?

— Да, а… Он колебался. Она несколько раз заходила к нам за молоком. И Герда иногда присматривает за ребенком… Но она некрасива, потаскуха. Жаль, конечно, что такая… Но ты все равно попробуй… она уж точно питает слабость к старшеклассникам, не сомневаюсь.

— Но если она некрасивая, тогда к чему все? — спросил я и тем самым спас и себя, и его от мучительных практических раздумий на совершенно незнакомую нам тему.

— Да, потаскушка, только и всего, — сказал он и сплюнул.

Мы подошли к тому месту, где тропинка раздваивалась. Налево она вела к усадьбе Бергсхагенов, направо — к даче Весселя. Мы недолго раздумывали: