Écrits

Таким образом, агрессивность, проявляющаяся в ответных ударах, не может рассматриваться исключительно как игровое проявление сильных сторон и их использования в картировании тела. Ее следует понимать в порядке более широкой координации: так, чтобы подчинить функции тонических поз и вегетативного напряжения социальной относительности - в этой связи можно упомянуть замечательную работу Валлона, которая обратила наше внимание на преобладание такой социальной относительности в экспрессивной конституции человеческих эмоций.

Более того, я верил, что смогу показать, что в таких случаях ребенок предвосхищает на психическом уровне завоевание функционального единства собственного тела, которое на этой стадии еще не завершено в плоскости волевой моторики.

Мы имеем дело с первым захватом образа, в котором можно обнаружить первую стадию диалектики идентификаций. Он связан с гештальт-феноменом - очень ранним восприятием ребенком человеческой формы, которая, как известно, интересует ребенка в первые месяцы жизни, а в случае с человеческим лицом - с десятого дня. Но что свидетельствует о феномене узнавания, который включает в себя субъективность, так это признаки торжествующего ликования и игривого открытия, которые характеризуют, начиная с шестого месяца, встречу ребенка со своим изображением в зеркале.Это поведение разительно контрастирует с безразличием, которое проявляют даже животные, воспринимающие этот образ, например шимпанзе, когда проверяют его объективное тщеславие, и становится еще более очевидным, если понять, что онопроисходит в том возрасте, когда ребенок по уровню инструментального интеллекта отстает от шимпанзе, которого он догоняет только в одиннадцать месяцев.

То, что я назвал стадией зеркала, интересно тем, что в ней проявляется аффективный динамизм, благодаря которому субъект изначально идентифицирует себя с визуальным гештальтом собственного тела: по отношению к еще очень глубокому отсутствию координации собственной подвижности оно представляет собой идеальное единство, спасительное imago; в него вложен весь изначальный дистресс, вызванный внутриорганическим и реляционным диссонансом ребенка в первые шесть месяцев, когда он несет на себе неврологические и гуморальные признаки физиологической натальной недоношенности.

Именно этот захват имаго человеческой формы, а не Einfühlung, отсутствие которого становится очевидным в раннем младенчестве, доминирует во всей диалектике поведения ребенка в присутствии его симиляров в возрасте от шести месяцев до двух с половиной лет. В течение всего этого периода можно зафиксировать эмоциональные реакции и артикулированные свидетельства нормального транзитивизма. Ребенок, ударивший другого, говорит, что его ударили; ребенок, увидевший, как другой упал, плачет. Точно так же, именно через идентификацию с другим, он видит всю гамму реакций переноса и демонстрации, структурная амбивалентность которых четко проявляется в его поведении: раб отождествляется с деспотом, актер - со зрителем, соблазненный - с соблазнителем.

Здесь находится своего рода структурный перекресток, к которому мы должны приспособить наше мышление, если хотим понять природу агрессивности в человеке и ее связь с формализмом его эго и его объектов. Именно в этих эротических отношениях, в которых человеческий индивид фиксирует на себе образ, отчуждающий его от самого себя, можно найти энергию и форму, на которых основывается эта организация страстей, которую он назовет своим эго.

Эта форма кристаллизуется во внутреннем конфликтном напряжении субъекта, определяющем пробуждение его желания к объекту желания другого: здесь изначальное сближение (concours) перерастает в агрессивное соперничество (concurrence), из которого развивается триада других, эго и объекта, которая, охватывая пространство зрительного общения, вписывается туда в соответствии с присущим себе формализмом, настолько доминирующим над аффективным Einfühlung, чторебенок этого возраста может перепутать идентичность самых знакомых людей, если они появляются в совершенно другом контексте.

Но если эго с самого своего возникновения отмечено этой агрессивной относительностью - в которой разум, лишенный объективности, может признать эмоциональную эрекцию, вызванную у животного, случайно, в ходе экспериментального кондиционирования, желанием, - как не предположить, что каждая великая инстинктивная метаморфоза в жизни индивида вновь поставит под вопрос его разграничение, состоящее, как и положено, из соединения истории субъекта и немыслимой врожденности его желания?

Вот почему, за исключением предела, к которому никогда не могли приблизиться даже величайшие гении, эго человека никогда не может быть сведено к его переживаемой идентичности; и в депрессивных срывах переживаемых реверсов неполноценности оно порождает, по сути, смертельные отрицания, которые фиксируют его в его формализме. Я - ничто из того, что со мной происходит. Ты не представляешь собой ничего ценного".