Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Дай-ка мне, — протянул я руку за извлечённым набором отмычек.

— Я справлюсь.

— Дай. Хочу проверить.

— Что?

— Свою спинномозговую память. Вот спасибо, — принял я из рук Оли тонкий инструмент и безо всяких раздумий подобрал нужный, лишь вскользь глянув на замок.

— Не погни.

— Обижаешь, — отмычки вошли в скважину, но положительного результата привычные манипуляции не дали. — Сука, заржавел. Отойди-ка, — снял я с плеча СКС и, ухватив поудобнее, въебал прикладом по замку. — О, посыпалось. Давай маслёнку. Ты же моя умница. Так, пошло дело. Слышишь? Да-а, сколько башку ни дырявь, а руки-то помнят.

Очень скоро замок капитулирующе щёлкнул, и дверь перестала быть препятствием. Свежий воздух сменил затхлый смрад коробки.

— Ох ты ж нихуя себе! — подошёл я к краю крыши и обозрел открывшийся перед нами вид.

Рядом с голубой коробкой, буквально метрах в трёхстах, торчали ряды абсолютно одинаковых трёхэтажных домишек. И их были десятки. Много десятков. Клянусь, если бы я, будучи местным жителем, пьяный очутился в этом инкубаторе типовой застройки, то сошёл бы с ума, ища свой барак. Даже арзамасский хаос выглядел милым художественным беспорядком в сравнении с этим.

— Похоже на концлагерь, — оценила Ольга. — Видела такой под Казанью.

— Когда? — заинтересовался я.

— Лет пять назад, — продолжила она, между делом распаковывая свою царь-пушку. — Ты, наверное, не помнишь. Там большая заваруха была между мусульманами и Воинами Христа, как они себя называют. Всё по-взрослому, с крестовыми походами, джихадом и геноцидом в обе стороны. Так вот этот концлагерь как минимум трижды переходил из рук в руки. И каждый раз его продолжали использовать по прямому назначению. И с каждым разом узников становилось всё больше.

— Почему?

— Не всех освобождали. Кто-то всегда успевал под пытками и угрозой смерти принять новую веру. Много кто на самом деле. Другие сидельцы при освобождении их закладывали, и вот уже готовая пачка иноверцев, расквартированная по баракам.

— Удобно. А когда снова власть менялась, их всё равно не освобождали?

— Мало кто верит неофитам. Так что нет. Снова здорова, и так по кругу.

Фанатики, мать их. Не люблю фанатиков. Не важно, религиозных или по другим убеждениям. Есть в них что-то отталкивающее. Кто сказал «принципы»? Вовсе нет. Принципы приходят с опытом, постепенно формируются в голове, зиждясь на ошибках и последующей работе с ними. Например, никогда не прощать долги — хороший принцип, практичный и полезный. А вот умирать за то, что не имеет доказательств и не несёт в себе никакой практической ценности — это не принцип, а тупость. Фанатики тупые. А тупые меня бесят. Вот Рваные раны, к примеру — их режешь, а они мантры свои бубнят. Ну кому такое понравится? Святые с виду тоже фанатики, но только с виду. Эти хитрожопые засранцы, как любой уважающий себя дилер, собственным товаром не злоупотребляют. Цацек красивых на себя навешать, обрядики там всякие провести — это завсегда пожалуйста. А вот подыхать ради ими же навязанных убеждений — ищи дураков в другом месте. Все карательные операции Святых только прикрываются верой. Но на тех же Рваных ран святоши залупаться не станут. И причина банальна — у голодранцев попросту нечего отжать. Забавно, одних голод превратил из заурядных обывателей в упоротых мракобесов, а других — перевёл с кривой дорожки пыльных постулатов на сверкающие серебром рельсы рационализма. Первых — наделил фанатизмом, вторых — избавил от него. Первые — голожопое отребье, маргиналы, рвущие себя крюками; вторые — уважаемые люди, элита нового мира. Фанатизм и отсталость неразлучны, как портовая блядь и гонорея.

— Но тут ни забора, ни вышек. Похоже, по доброй воле в этих курятниках обитали. Как считаешь?

— Кто их теперь разберёт, — закончила Ольга возиться с винтовкой, установила её возле дыры в парапете и подстелила чехол в качестве мата.

— Далеко голубчики?

— Четыре километра, — взглянула она на пеленгатор.

— Подождём.

Глава 56