Эдельвейсы для Любаши. Коричневый туман над Днестром

Кладбище было рядом с его имением, и он направился к дому. А какое в тридцатые годы могло быть имение? Все они по всей стране были переоборудованы в правления колхозов или сельсоветы. Ну а графу-то откуда могло быть известно, если он умер до Октябрьской революции. Заходит он в свой двор. Подходит к парадному входу, дергает за ручку. А дверь не открывается.

Сторож, охранявший помещение, проснулся и, подойдя к двери, спрашивает: «Кого еще там в такое время привело?» В ответ услышал слабый голос: «Как ты, холуй, с барином своим разговариваешь? Открой немедля, тварь пьяная, а то велю утром выпороть до смерти!»

– Кто ты такой? И что тебе в конторе надобно? Вот возьму ружжо и покажу тебе «пьяную тварь» и барина тоже!

– «Опять ты Степан набрался до чертиков! Отворяй, не то уволю после порки!»

– Крест, крест! О, господи! И в самом деле я опять, видно, перебрал…

Уже с покойниками стал разговаривать… Нет не может быть такого… Это кум Трошка решил пошутить. Однако голос… вроде покойного графа. Ну и артист! – подумал Степан и открыл дверь. И, о ужас! Перед его взором и в самом деле предстал в черном костюме его бывший хозяин. Он не успел даже перекреститься, как из его рук было выхвачено ружье. Барин вышвырнул Степана, как собаку за порог, захлопнул за собой дверь и направился в свою спальню. Однако попасть туда не удалось. Дверь была закрыта на ключ. В детской тоже висел почему-то амбарный замок. Барин метался в бешенстве, насколько позволяла сила в ногах, от одной двери к другой, но ни одна не поддавалась.

В конце концов он, потеряв силы, вспомнил про Степана. А Степан лежал у порога без чувств. Барин позвал его на помощь. Тот в испуге и большой растерянности привстал, протер протрезвевшие глаза и несмело поднялся по ступенькам к парадному входу. Вдруг он вспомнил, что у него за диваном спрятана недопитая бутылка «белой головки».

Он, крестясь, бочком прошел мимо «покойничка» к своему тайнику, открыл бутылку и залпом выпил все содержимое, не забыв еще раз перекреститься. Приведение, как ему думалось, не исчезало. Граф загробным голосом спросил: «Кто в моей спальне? Почему она заперта? Открой мне. Я устал и хочу спать…» И медленным шагом направился к кожаному дивану, на котором обычно спал Степан. Тело его медленно опустилось на краешек и он, прислонив голову на его спинку, уснул. К этому времени подошла и баба Даша – уборщица председательская. И когда Степан послал ее к председателю рассказать о ночном приключении, сделала это без промедления. Степан ждал председателя у подъезда не то с перепитым, не то с перепуганным выражением лица.

– Ну рассказывай, что тебе опять на пьяную голову померещилось, Степан Иванович? Говори, что случилось?

– Это я с перепугу, Иван Иванович. Представьте себе, среди ночи будит вас покойник, да еще и угрожает, что велит выпороть, а потом с работы выгнать…

– Интересно… Сколько раз мы с тобой вели разговор на эту тему?

– Да нет же, Иван Иванович… Посмотрите сами – вот он наш бывший граф – Афанасий Гордеич. Одним только взглядом показал он на диван, на котором лежал худощавый, длинный незнакомец, одетый в дорогой черный костюм. Такой носили только «большие» люди. Председатель попросил бабу Дашу разбудить гостя. Она, подойдя к нему и коснувшись спящего, несмело обратилась: «Товарищ, просыпайтесь, уже пора». Незваный гость медленно повернулся в ее сторону. Баба Даша, побледнев, трижды перекрестилась, пятясь спиной назад поближе к председателю и к Семке-милиционеру, которого председатель вызвал, когда выходил из дома.

– Батюшки! Боже мой! Так это наш граф Афанасий Гордеич… О, Господи! Что это я мелю? Он же помер давно…

– Что здесь происходит? Почему в моем доме посторонние люди? Кто вас сюда пустил? Выйдите все… Я чувствую себя устало… Мне необходим покой и отдых. Тимоша, позови-ка полицмейстера и выдворите всех посторонних!

У бабы Даши ноги стали ватными, она едва стояла на ногах. Глядя на графа широко открытыми глазами, она никак не могла понять, что происходит.

– Вы шо мини спэктакль встраиваитэ! – гаркнул на гостя милиционер, – прэдъявить мини докумэнты, – уставившись на графа бараньими глазами, потребовал он по уставу.

– Я хозяин этого дома и, вам, сударь, я не позволю повышать на меня голос. Я вызову городового и вам тогда несдобровать! Умоляю тебя, Евдокия, скажи ему, чтоб он и все посторонние без промедления покинули мой дом.

– Я… Я не Евдокия, – не своим голосом ответила ему Дарья. – Меня Дашей зовут. Это маму звали Евдокией. Она через два года после вас умерла.

– Евдокия! Я не потерплю шуток! О какой смерти ты говоришь?

– Мы вас, Афанасий Гордеич, похоронили в вашем фамильном склепе еще в тринадцатом году, до Советской власти.

– Какая еще Советская власть? О чем это ты?

– Ну до Октябрьской революции. Нынче у нас другой строй – социалистический. Новая Власть. И царя нет… Нет ни хозяев, ни рабов. А усадьба ваша теперь колхозная. Вот Иван Иванович – наш председатель. Иван Иванович, откройте, пожалуйста, ваш кабинет, – попросила баба Даша.