Эдельвейсы — не только цветы

Неожиданно послышались ругательства. Кто-то, приближаясь, крыл по-русски. Кто бы это? Горец поднял голову и увидел… Хардера. Да, это был он! Тот самый, что отпустил его. Попробовал встать и не смог — ноги подламывались, не было сил. А тот, потрясая кулаками, надвигался на унтера, явно собираясь учинить над ним расправу.

— Свиньи! — орал он. — Могли невинного погубить!.. Мы идем на Кавказ не для того, чтобы убивать горцев. Мы несем им свободу… Молчать! — взревел он на унтера, который пытался что-то сказать.

Обалдевший унтер таращил глаза, ничего не понимая, лишь догадываясь, во что может вылиться нарастающий гнев шефа. Это никак не укладывалось в его голове: гауптман сам же придумал «психологический расстрел», а вдруг оказывается…

Приказав унтеру убираться ко всем чертям, Хардер подошел к пленному, помог ему встать:

— Они приняли тебя за юде. Какая несправедливость!

А еще через некоторое время приказал накормить горца, вымыть в бане, побрить.

Приказ есть приказ. Тот же унтер не посмел ослушаться.

И вот пленный в штабе. Его не узнать — молодой, красивый, сидит, курит даровые сигареты, которых насовали ему полные карманы. Ждет: вот сейчас гауптман оторвется от бумаг и скажет: «Все, иди домой к матке!»

Но тот поднимает голову и начинает разговор о Кавказе. Как же, он, Хардер, сам почти кавказец! Там, на южных склонах гор, невдалеке от Зугдиди, много лет жил и трудился его дядюшка. Может, горец слышал — колония «Зигфрид»… Дядюшка был лучшим виноградарем в этой колонии! Помолчав, переводит разговор на другое:

— Домой к матке — это хорошо. Но я боюсь, тебя снова примут за юде… Не здесь, так там, дальше. Теперь везде наши солдаты. Лучше со мной… Пока временно, а там — свобода…

Воля пленника была сломлена. Вскоре он рассказал, что зовут Алибеком, что живет в горах — его селение на пути в Сухуми. Рассказал и о том, что был связистом, не верил, что немцы могут дойти до Кавказа. Но когда остался один и увидел немецкие танки, бросил винтовку и пошел домой.

— Гут! — торжествовал Хардер.

Рано утром рота «А» потянулась в горы. Ее повел боевой лейтенант Пельцер, отличившийся еще в Греции. Хардер не сомневался в его способностях и поэтому пустил первым — пусть покажет большевикам, как умеют воевать немцы!

В хвосте колонны — тяжело навьюченные лошади, мулы. На спинах животных, в специальных седлах — короткие горные пушки, минометы.

Роте предстояло выйти на тропу и в самый короткий срок занять перевал.

Командир батальона с двумя ротами оставался пока на месте. Он был озабочен не только походом в горы, но и развернувшимся гешефтом. Запасы консервных банок иссякли, а масла оставалось много — требовалась тара. Солдаты кроили листы белой жести, которую обнаружили на складе. Война войной, а Хардер и мысли не допускал — прикрыть торговлю.

«Будь умна, моя крошка, — писал он жене. — Жди, война несет нам счастье!»

25

Матвей Митрич и сопровождавшие его солдаты вернулись на шестые сутки. К Орлиным скалам они вышли не с севера, а — с юга. Это крайне озадачило Головеню.

Еще недавно Митрич уверял его, что обойти Орлиные скалы невозможно. А, выходит, и немцы могут появиться здесь так же неожиданно.

Дед прищурил глаза:

— Куда им… Далеко куцему до зайца!

— Но вы-то прошли?

— Так то ж мы. Мы тут росли и все знаем…

Но лейтенанта трудно было разубедить: произошло такое, над чем нельзя не задуматься. Ломались его планы и замыслы. Что бы ни говорил дед Нечитайло, а если прошел он, могут пройти и враги, И Головеня задумался над тем, как срочно, не откладывая, перестроить оборону. Легко сказать — перестроить. А как? Нужны дополнительные силы, оружие, боеприпасы, а ничего этого нет.

Пытаясь успокоить командира, Вано принялся чертить на песке схему скрещения оврагов, тропок и троп, где они прошли. Уверял, что надо обладать особым чутьем, чтобы разобраться в этом природном лабиринте. Чтобы нащупать обходной путь, необходимо знать, где свернуть с главной тропы; уметь отличить тропу от тропки, найти спуск в нужный овраг. А оврагов столько, что сам черт голову сломит.

— Что же вас заставило идти в обход? — продолжал расспрашивать Головеня.

— Как — что, разведка ихняя, — ответил Митрич.

— Немцы, товарищ лейтенант, — подхватил Вано. — Мы только на поляну…

— А они — шасть в кусты! — вставил дед, будто выстрелил.

Пруидзе покосился на старика.

— Только на поляну, а их трое…

— Шут их поймет, может и пятеро? — опять вмешался дед.

— Не пятеро, а трое! — подчеркнул Пруидзе. — Просто беда с тобой, Митрич. То ты барана за целое стадо принял, а теперь вот… Очки тебе надо!

— Без очков оно, конечно, не так, чтобы очень… Но иной, скажу тебе, и в очках того не увидит…

— Ладно, помолчал бы.

— Отчего ж это молчать буду? — не поддавался старик. — Голосу лишен, что ли? У нас, скажу тебе, демократия, и каждый в своем понятии состоять может… Говорю — пятеро, так нет — трое… Пригнулись, говорю, и бегут.

— А может, ползут? — заухмылялся Вано.

— Что за смех, — вмешался Головеня. — Отец дело говорит.