Эдельвейсы — не только цветы

Сообщение о вражеской разведке встревожило командира не на шутку. И вопрос вовсе не в том, сколько было разведчиков. Здравый смысл подсказывал: появилась разведка, значит, близко и основные силы. В горах разведка далеко не отрывается.

Головеня интересовался всем, что видели и слышали солдаты на территории, занятой врагом. Опросил всех, затем снова обратился к Митричу. Старик застегнул фуфайку, откашлялся, готовясь произнести целую речь. Егорка не сводил глаз с деда, ему казалось, старик скажет такое, что все ахнут. Для него дед был героем: не зря же за поясом большая граната!

— Ну, значит, выползли на опушку, — начал Митрич. — Кругом тишина мертвецкая. Светает. Что ж, говорю, подкрепиться надо. Заворачивай, говорю, хлопцы, на бахчу. Хлопцы, понятно, довольны, сутки, считай, маковой росинки во рту не держали. Прилегли в траве и, понятно, давай кавуны кроить. Лежим, значит, подкрепляемся… Глядь, а на дороге — фашисты конные. Наметом идут. Нас, понятно, не видят, а мы их — как на ладони. Дело-то, вишь, в чем — на машине в горы не проедешь, потому конь и есть решающая сила… Ну, а часть ихняя, немецкая то есть, в мэтэсэ под горой стоит. Оттуда тропа и начинается…

Пруидзе опять принялся чертить на земле палкой.

— Это — дом, дальше — липы, — пояснял он. — Тут, понимаешь, они…

Получалось, что вся усадьба МТС изрыта щелями, что там, по меньшей мере, триста-четыреста гитлеровцев.

Дед выкладывал из мешка пшено, хлеб, головки сыру. Все это перемешалось с брусками тола, которые сунули ему второпях хлопцы. Полные мешки и у солдат. Головеня дивился, как они донесли столько.

— Так мы ж на коне! — сказал Пруидзе.

— Именно, — подхватил дед. — Вышли на луг утречком, смотрим — стоит. В седле, честь по чести. А казак, бедолага, руки раскинул, вечным сном спит. И скажи ты, животное, а понимает: хозяина ему жалко, стоит — никуда от мертвого… Закопали, вечная ему память. А коня взяли. Присмотрелись, а он на глаза порченый. Слеза так и бьет: осколком, видать, задело.

— Дедусь, а куда ж коня дели? — не утерпел Егорка.

— Туда и дели… То есть как, значит, заметили разведку, так его по боку — иди, гуляй, с тобой не спрячешься. После оно тяжковато было, да что поделаешь, жалко добро выбрасывать.

Командир остался доволен первой вылазкой. В гарнизоне прибавилось продуктов, патронов. Появился тол, без которого не обойтись. Одно тревожило: на всем пути — туда и обратно — группа не встретила ни единого человека. Еще недавно по тропе тянулись беженцы, солдаты, вырвавшиеся из окружения. Теперь же — никого. Это наводило на мысль, что тропа, ведущая на перевал, занята немцами.

Гарнизон укреплялся. Солдаты выкладывали из камней ходы сообщения, улучшали маскировку. Минер Якимович подготавливался к взрыву нависшей над тропой скалы. По замыслу командира взрыв нужно будет произвести в самый последний момент, когда станет ясно, что придется отходить. Рухнув, скала перекроет тропу. Расчистить такой завал очень не просто. И пока немцы возятся с ним, пока сумеют восстановить тропу, можно многое успеть сделать.

В полдень, взяв с собой Донцова, лейтенант пошел в ту сторону, откуда ожидалось появление фашистов. Дойдя до рощи, остановился, повернулся лицом к Орлиным скалам. Ни дымка, ни звука. Ничто не говорило о присутствии там человека. Нагромождение камней, черные зияющие расщелины, утесы — все казалось мертвым, необитаемым.

— Обыкновенный пейзаж, — сказал Донцов.

Лейтенант прикинул расстояние до скал: метров триста-четыреста. Но глаз может подвести. Осторожно ступая, медленно пошел назад, считая шаги. Солдат вскоре обогнал хромающего командира и, когда тот приковылял к ущелью, сказал:

— Моих триста.

— Ничего себе шажки, — рассмеялся командир. — Верблюд и тот позавидует. У меня больше на сорок.

— Совсем по-воробьиному шагали…

— Нет, братка, давно выверил: шаг — метр. Ты не смотри, что нога забинтована… Во! — и он шагнул. — Хочешь, проверь!

Разница в шагах, впрочем, ничего не меняла. Было ясно — огонь по каменной площадке нужно вести с прицела два. Они постояли еще немного, поговорили о товарищах, ушедших за оружием (седьмой день на исходе, а их нет), и сошлись на том, что на тропе немцы.

Вернувшись на огневые позиции, лейтенант приостановился возле пулемета, у которого дежурил Зубов.

— Как настроение?

Зубов бодро ответил, что настроение у него боевое. На самом деле Зубов нервничал. «Настроение!.. Какое может быть настроение в этой дурацкой обстановке! Уходить надо! Но как? С кем?.. Одному в горах плохо: испытал уже. Напарника бы — да где его взять? Пробовал склонить Крупенкова, вроде ничего, поддается, но кто его знает — не притворяется ли? Да и не особенно подходит ему Крупенков. Гор не знает. К тому же хилый… Кой черт от него толку?»

Лейтенант вернулся в штаб, когда уже стемнело. Наталка спала, свернувшись калачиком и прикрывшись шалью. Прошел мимо на цыпочках — не разбудить бы. Рядом — Егорка. Чуть поодаль караульные… Обняв винтовку, лежа на спине, храпел Черняк. Лейтенант опустился на охапку травы возле деда и увидел, что он не спит.

— Бодрствуете, Митрич?