EDEN

— Я буду делать с ней все что хочу, Уизли! — с видом победителя произносит он, стискивая пальцы на моей шее, а затем поглаживая кожу. На секунду прикрываю глаза: это слишком жестоко, несправедливо, нечестно!

Но Люциус безжалостно продолжает:

— Я могу делать с ней всё, и ты не сможешь помешать мне.

— Она. Не. ТВОЯ! — лицо Рона покраснело от злости. — Не смей трогать ее! Ты и мизинца ее не стоишь!

Люциус лишь посмеивается: ярость Рона веселит его. Сволочь, мерзавец, скотина… он ведь знает, что уже победил!

— А если она все же моя, — едва слышным шепотом произносит он, — тогда, конечно же, я имею право касаться, — он проводит рукой вдоль моего позвоночника, — там, где мне хочется.

Нет. Все зашло слишком далеко. Слишком.

Выворачиваюсь из рук Люциуса и, повернувшись к нему лицом, встаю подле Рона, чтобы дать ему понять: я на его стороне. Он должен всегда помнить об этом.

— Я не твоя! — шиплю я дикой кошкой.

Люциус смотрит на меня, изогнув бровь в притворном удивлении и с полуулыбкой на губах.

— О, моя маленькая грязнокровка, — шепчет он. — Ты бросишь меня? Ради него?

У меня нет ответа. Приоткрыв рот, с отчаянием смотрю на человека, разрушившего мою жизнь.

Мне никогда его не забыть. Не избавиться от ненависти, страха и отвращения…

И от жажды…

Я бы все отдала, чтобы забыть его и ту боль, что он мне причинил.

Он улыбается чуть шире — заговорщицки, — и эта улыбка не сулит ничего хорошего.

Он протягивает руку.

— Иди ко мне, грязнокровка, — низким голосом произносит он. — Ты знаешь, что я нужен тебе. Он не понимает тебя так, как я. Он не может предложить тебе защиту и покровительство.

Но сейчас я ощущаю внутри лишь ненависть к нему — за то, что уничтожил все, что было у нас с Роном.

— Презираю тебя, — шепчу я, отступая назад.

Он все еще улыбается, но улыбка гаснет, как только Рон выступает вперед, беря меня за руку.

— Она знает, кто ты, Малфой, — яростно бросает он. — Не обманывайся насчет того, что она может… может любить тебя, потому что это не так. Она ненавидит тебя…

— И все же она хочет меня, несмотря ни на что, — злобно шепчет Люциус, растягивая слова. — Она, может, и ненавидит меня больше всего на свете, но в то же время я нужен ей гораздо больше, чем ты. И она не может это отрицать.

Как ему удается читать в моей душе, как в открытой книге, лишь взглянув мне в глаза?

Это… нет, это уже не просто сумасшествие. То, что происходит, настолько неправильно, что этому нет названия.

Я хочу убраться отсюда… хочу освободиться от него. Я не смогу по-настоящему жить, если буду знать, что он рядом.

Рон крепко сжимает мою руку, заставляя посмотреть на него.

— Мне нужно, чтобы ты сказала правду, Гермиона, — запинаясь, выпаливает он. — Ты вольна выбирать… быть с ним, если хочешь, но прошу, не лги мне… снова.

Чувство вины разрывает меня изнутри, и я киваю, давая ему возможность высказаться до конца.

— Он говорит правду? — он боится ответа, который может получить.

Я почти уже сказала: «Нет». Но прикусила язык, вспомнив, что он просил не лгать ему. Не лгать. Сказать правду.

Но что бы я ни сказала, это либо будет наглой ложью, либо причинит ему невыносимую боль. Как же быть?

Бросаю взгляд на Люциуса: он пристально смотрит на меня и ждет моего ответа, хотя точно знает, каков он.

Перевожу взгляд на Рона: он в полном отчаянии.

— Он не нужен тебе, — шепчет он. — Он не может защитить тебя — он просто пытается оправдать этим все, что творит с тобой!

Смотрю в его открытое доброе лицо и спрашиваю себя, какого черта я променяла его на Люциуса, который лгал мне каждый день, каждую минуту, потому что ему слишком тяжело смотреть правде в глаза.

— Грязнокровка.

О, ну почему это слово имеет надо мной такую власть?.. Почему эти четыре слога выцарапаны где-то в моей груди, заставляя сердце почти инстинктивно отзываться на них?

Господи Иисусе, помоги мне! Поворачиваюсь к Люциусу, впиваясь взглядом в его бледное, застывшее лицо: в его глазах полыхает ненависть, и сейчас я ненавижу его больше всего на свете, но все равно не могу не смотреть на него.

Он пристально смотрит мне в глаза так, словно они — маленькие окошки, через которые можно разглядеть самые потаенные уголки моей души.

Он применяет легилименцию. Странно… он давно уже так не делал, потому что знает меня слишком хорошо.

— Собираешься бросить меня, грязнокровка? — тихо спрашивает он.

На глаза вновь наворачиваются слезы. Почему, когда мой разум отвергает Люциуса, душа вопреки всему рвется к нему?

И он знает. Знает меня слишком хорошо. Чувствую невесомые щупальца, перебирающие мысли в моей голове. Люциус едва заметно улыбается.

— Видишь, Уизли, ее влечет ко мне, — шепчет он, не отрывая от меня взгляда, потому что эти слова предназначаются мне и только мне одной.

Рон снова крепко сжимает мою руку.

— Гермиона, — он зовет меня дрожащим голосом, — ты не обязана подчиняться ему.

О его взгляд запросто можно порезаться; он обхватывает ладонями мое лицо.

— Ты не принадлежишь ему, — горячо шепчет он. — У него нет на тебя никаких прав.

Кем я хочу быть? Гермионой? Или грязнокровкой?