Эдик

Веселая компания вполне в ней поместилась, и пива взяли в пределах меры, определенной самими для себя. А когда позднее был установлен предел промилле для мореплавателя, выпили в море «требуемые законом промилле», разумеется, следуя прибаутке Ларвы. К счастью, ничего не случилось. Бывает у людей и счастье, его только не всегда замечаешь.

Уже стояла осень, до сих пор хорошо помню тот вечер. Наступала ночь, тихая, бархатно-мягкая, и темнота опустилась неожиданно рано. Мы сидели в лодке и говорили, говорили. Помню звезды на небе и отблески в море, сверкание огней на черной морской глади. И помню Алпи, голос которого перекрывал даже треск старого мотора. Ээту, охваченный изумлением, слушал в переводе Мартти рассказ Алпи о том, как однажды он шел один на своей лодке, упал в воду, и ему пришлось вплавь догонять свое медленно уходящее судно, потому что он сразу понял, что до берега ему не доплыть. Напряжение было ужасное. Но Алпи тем не менее все еще сидел у руля, самый что ни на есть живой. Лодка, сотрясаясь, шла вперед, Алпи управлял ею в старой шкиперской фуражке и с банкой пива в руке. Он был самим собой — крупный, с тонким умом, словоохотливый и точный, хельсинкец до мозга костей, из района Каллио родом, с которым никто никогда ничего не сможет поделать!

Добрались обратно. Лодка была поставлена на прикол у берега, и мы посидели в ней некоторое время, пока не допили все пиво. А потом опять отправились в путь. Теперь мы шли на огни бара при гостинице «Сеурахуонэ», хотя Алпи хотелось уже тогда на другую сторону залива, где находились рестораны для рабочих и нынешняя «Юттутупа». Когда Алпо потом разбил паралич и он уже только частично оправился от этого удара судьбы, именно этот ресторан принимал его со всем пиететом, вплоть до самого конца. Хотя многие начали избегать этого неудобного в общении, невнятно говорящего и медленно передвигающегося с палочкой (хотя и по-прежнему очень умного и славного) человека. «Юттутупа», то есть ее персонал, были одними из тех немногих, кто не оттолкнул его. Я думаю об этом с теплом.

Но о таком его будущем мы не подозревали да и не поверили бы в это тогда. Сильный человек вечен! Ээту и Алпи поклялись в вечной дружбе, а потом Алпи и Чиж, и все трое говорили на языке, который тогда еще был таким настоящим и возможным: безмолвном сленге дружбы и общности. Рукопожатия, хлопание по плечам. «Ладно, проваливай к коровам со своими телячьими нежностями», «хорошо, пахни плохо», как, бывало, всегда говорил Алпи, когда наступал сентиментальный момент.

Эта дружба все выдержит. И выдержала. «Скажи ему, Гайну», — начинал Алпи, когда обращался ко мне и рассказывал басовитым голосом какую-нибудь из своих историй, а затем я или Мартти должны были переводить. Эдуард отвечал по своему обыкновению, говорил на своем быстром русском, который можно было понять только интуитивно. «Что-что, как-как?» — все время приходилось переспрашивать мне. И Эдуард пытался говорить медленнее. А что мог человек поделать со своей натурой? Тем не менее Эдуарду было хорошо, ведь он был уже верным другом Финляндии и привык к нам, тихим, но надежным чудикам, как, возможно, ему казалось.

Чиж тоже безмерно полюбил Финляндию. Дошло даже до того, что когда Мартти перевел для него афоризмы Самули Паронена, они стали его путеводными ориентирами. Чиж увез афоризмы с собой в Москву, где их декламировали в клубе афористов и, насколько я помню, даже напечатали в каком-то журнальчике.

— Паронен — мой учитель, — по-прежнему говорил Чиж, когда мы встретились в Москве в 2005-м.

Чиж уже перенес инфаркт, и второй, но упорно держался за этот мир и увлекался, как раньше. Морщины на лице с годами стали глубже, но в бороздах серьезности проглядывали морщины радости, и горел огонь духа: «Мир — это слово». К этой фразе нужно добавить и ту вескость и глубокое спокойствие, с которыми Чиж произносит это название книги афоризмов Паронена.

Чиж всегда оставался самим собой, искренней душой. «Оставайся в живых, все остальное мы можем тебе купить!» — этому грузинскому тосту научил меня именно он.

Чиж тоже написал мне несколько писем, и в письме начала 80-х годов я нахожу краткую и приятельскую характеристику нашего друга Эдуарда:

«Эдика я почти не вижу, он постоянно возится то с литературой, то с телевидением, то с семейными делами — ты же знаешь его. А если заглянет, так только на две минуты: «Привет, Чиж! Мне сейчас опять надо бежать!»