Эдик

Если уж в Финляндию попасть было трудно, то остальная Европа была под еще большим замком. Эдуард познакомился в Москве в 1984 году с голландской писательницей Элс де Грун. Та увлеклась Эдуардом и захотела написать общую с Ээту книгу. В 1989 «Год хорошего ребенка» был наконец готов, но в Голландию Ээту за все годы процесса работы так и не выпустили; Элс с мужем, правда, в Москву прилетала. Тогда Ээту начал свою войну: он писал и звонил все более высокопоставленным чиновникам — в конечном итоге в Центральный Комитет (ЦК) и, наконец, в КГБ.

Отвечать было нужно: этого требовала Конституция Советского Союза. Ему наконец ответили и сообщили, что пояснить «причину запрета на выезд не представляется возможным…» Эдуард пишет: «Думаю, что туда был отправлен донос, в котором меня обвиняли бог знает в чем. Подозреваю в этом Алексина», который вместе с Михалковым уже и так ставил палки в колеса, препятствуя, например, публикации новых книг Эдуарда.

Кто бы ни был виновен, влиянием он и эта клика обладали, должно быть, немалым. Даже согласованные поездки Эдуард совершать не мог, они отменялись в последний момент. Когда я участвовал в конференции по детской книге в Голландии, я согласился на поездку, увидев, что одним из гостей будет Эдуард. Его имя красовалось на напечатанном уведомлении рядом с моим.

Когда же я в веселом настроении прибыл на место, то не нашел никого похожего на Ээту. На его месте красовался молодой, скользкий, пронырливый и никому не известный коммунистический чиновник, написавший несколько книг.

Приглашающей Эдуарда стороной выступила Элс де Грун, и теперь она была в ярости. Я тоже был рассержен. Место проведения конференции находилось в сельской местности, на окраине Голландии. В конце концов, когда разобраться в произошедшем не удалось, я взял чемодан и покинул конференцию, а по приглашению Элс заночевал дома у семьи Грунов, где мы продолжили бранить советскую бюрократию. Хенк, тогдашний супруг Элс, пытался проявить понимание. Когда утром я проснулся в гостевой комнате, понимание закончилось, потому что я услышал даже сквозь европейские стены горячую ссору супружеской пары. Хотя я Элс даже не улыбнулся ни разу. Жаль, что я сразу не отправился в путь, переваривать разочарование.

Голова у меня была тяжелая, и я нуждался в кислороде. Я вышел на улицу погулять и в итоге обошел вокруг «самого большого в Голландии леса», как я узнал по возвращении. Но вообще атмосфера дышала льдом. Увидев застывшее лицо Хенка, я тут же позвонил в Амстердам, в бюро Finnair, — на том конце провода трубку снял человек, говоривший, правда, на удивительном финском, — и обменял билет на рейс в тот же день. Нужно было спешить. Через всю Голландию я проехал на такси, поездка заняла часа два. Но это того стоило: авиабилеты были оформлены, и все прошло в один миг. Ах, это чувство облегчения в аэропорту, когда я сидел в ресторане и ждал отправления самолета! Я попаду домой уже сегодня, спасибо Ээту. Ведь он, конечно, был в ответе и за это приключение.

5

Выезд за границу не был центральной темой забот в жизни Успенского. На родине и в работе трудностей хватало. И отсюда перейдем к реальности его обыденной жизни. Какой была жизнь писателя в тени советской идеологии? Писателя, которого считали диссидентом и обращались с которым соответственно?

Об этом можно получить хорошее представление, когда прочитаешь интервью его коллеги, детского писателя Юрия Коваля в журнале «Вопросы литературы» (номер за ноябрь-декабрь 1998 г.). Интервью брала Ирина Скуридина, и в нем освещалась извилистая карьера Коваля. Коваля переводили в 1970-е годы повсюду в мире, и только на родине публикации не продвигались. Трудности были такими же, как у Успенского, и это их объединяло.

Невзгоды Коваля начались однажды, когда его последнюю детскую книжку вытряхнули из издательского плана. Тогдашнее решение было принято Николаем Свиридовым, это был председатель Госкомитета по печати. Без разрешения комитета ничего не публиковалось, одной благосклонности издателя было недостаточно. Да и обязательных «разрешающих» инстанций и людей было невероятное количество. Правой рукой у Свиридова была Тамара Куценко. Именно она позвонила и распорядилась, чтобы «Пять похищенных монахов» Коваля выбросили из тематического плана. А заодно и «Гарантийных человечков» Успенского.

Почему Успенский? Коваль вспоминает, что это было из-за фразы в книге Эдуарда: «Долой порох, да здравствует творог!» Причем эта фраза была написана на одном из лозунгов мышей (одна мышиная армия воевала с другой).

Берущая интервью журналистка удивляется, но Коваль уверен в том, что говорит: одной-единственной фразы уже было достаточно. Советский Союз вооружал свою армию, подобный жест, отдающий пацифизмом (каким он и был), не годился.

Обоих, таким образом, решили, по словам Коваля, «ликвидировать», и обоих ликвидировали. Но «именно в этот момент происходит исторический звонок Успенского ко мне».