Эдинбург. История города

В метафизической Шотландии эта миссия не заставляла закрыться в башне из слоновой кости. Всегда готов был предоставить свои страницы Гамильтону и таким, как он, самый знаменитый в мире журнал «Эдинбургское обозрение». Издание начало выходить в 1802 году под редакцией Фрэнсиса Джеффри, работавшего с группой друзей, которым, как и ему, не удалось сделать карьеру в Шотландии на судебном поприще. Большинство этих способных молодых вигов были в Эдинбурге учениками Дугальда Стюарта, пионера философии здравого смысла, который считал себя учеником Адама Смита. Но шотландские юристы, подобно в целом политическому истеблишменту страны, оставались на тот момент консервативно, если не сказать реакционно настроенными, перед лицом серьезной угрозы, которую представляла для Британии революционная Франция. «Эдинбургское обозрение» стало выходить в период недолгого примирения двух держав. Незадолго до выхода журнала те, после десятилетия войны, подписали Амьенский мирный договор, но уже скоро его расторгнут, за чем последует еще более долгий период войны, до битвы при Ватерлоо в 1815 году. В то время в Эдинбурге адвокатам, которые казались хоть немного нелояльными, дел не давали. Зарабатывать на жизнь приходилось чем-то другим.

Журнал «Эдинбургское обозрение» играл как раз ту роль, которая от него требовалась. В нем появлялись длинные, серьезные статьи по животрепещущим вопросам, а также короткие и острые критические отзывы о недавно вышедших книгах, и его тоже можно считать своеобразной революцией — революцией в журналистике. До его появления ни одна британская газета или журнал не писали сколько-нибудь откровенным образом о политике, не говоря уже о культуре; пресса была скована официальными правилами или прислуживала правительству за субсидии, или редакторы уделяли на страницах журналов незаслуженно большое внимание собственным знакомым. «Эдинбургское обозрение» стремилось формировать общественное мнение аргументированно. По сути, это был предшественник современной серьезной журналистики — умной, пытливой, непочтительной. Своим успехом журнал был обязан тому, что обнаружил на рынке неудовлетворенный спрос: зарождающаяся буржуазия желала узнавать о событиях и судить о них самостоятельно. По мнению Генри Кокберна, товарища и биографа Джеффри, работа последнего «полностью и мгновенно переменила все то, что привыкла видеть публика в сочинениях подобного рода… Новый журнал, с присущей ему манерой изложения, такой независимый, — все это было очень непривычно; и еще более удивительно было то, что издание, настолько полно охватывающее общественную жизнь, неожиданно появилось в столь отдаленной части королевства» (имеется в виду в Эдинбурге). Несмотря на это, некоторые местные жители были к изданию неблагосклонны. Сэр Вальтер Скотт пренебрежительно говорил, что авторы «глубоко убеждены во влиянии изящной словесности, и думают, что страной можно управлять с помощью памфлетов и рецензий». [311]

Не только в этом обвиняли Джеффри. Он считался ведущим литературным критиком своего времени, но по прошествии двух столетий трудно понять, почему. В действительности он не сумел оценить некоторые из лучших, бессмертных произведений современников. Что касается Англии, он не увидел достоинств поэтов «озерной школы», Сэмюэла Тейлора Кольриджа, Роберта Саути и Уильяма Вордсворта. Он отверг поэму Вордсворта «Прогулка», немногословно заметив: «Никуда не годится». Своими нападками на лорда Байрона он спровоцировал последнего на создание сатиры «Английские барды и шотландские обозреватели», и в результате Джеффри оказался в положении проигравшего. Что касается шотландской литературы, он критиковал «Мармион» Скотта за «недостатки» — сам выбор слова говорит о том, что Джеффри не проявлял симпатии к романтической поэзии, а возможно, просто ее не понимал. В эстетических взглядах Джеффри оставался человеком XVIII века, придерживающимся требований литературной правильности, которая для него определялась искусственностью слога и намеренно созданной композицией. Карлейль, также входивший в число публикуемых Джеффри авторов, называл его «потенциальным Вольтером» который все же не стал «достаточно глубоким, праведным и благоговейным, чтобы оказаться в литературе великим», а вместо этого снизошел в своей критике до банальности. Именно так: он призывал читателей «принять литературные и политические принципы, основанные не на вечных правилах, а на рядовом опыте обыкновенных образованных и ответственных людей, живущих в современную эпоху». [312]