Единицы времени

С еще большим трепетом я позвонила Иосифу с благодарностью за отзыв, хотя и боялась нарваться на предложенный ему Юзом автоответ. И в том последнем телефонном разговоре (наш разговор проходил за несколько дней до его смерти) Иосиф говорил мне вдохновляющие слова: «Валяйте! У вас получается.» Ему понравилась композиция моей «Америки» и. «движения души». Иосиф обещал меня поддерживать самым конкретным образом, писать об этом неловко, скажу только, что после такого одобрения у меня «душа запела» и я насовсем ушла в писатели. Сейчас испытываю от писания наслаждение и уже меньше впадаю в зависимость от мнений публики, пожалуй, больше уже завишу от себя самой и языка. И еще Иосиф тогда сказал: «Чем лучше человек пишет, тем больше он нуждается в редакторе. Мяу».

Наш старший сын Илья учился в Уеслаян университете в Миддлтауне, где жили Алешковские. Илья часто у них бывал, беседовал, опекал их сына Даничку и любил Юзовы пельмени. Илья не разделял привезенных нами злых взглядов на либеральные американские тенденции, хотя «левым» совсем не был — он видел, как его отца уводили на допрос. Он посмеивался над феминистическими выкрутасами в университете — придуманным девчонками туалетом, названным «пипол», демонстрациями студентов против каких–то неправильных банков, корпораций. (Кстати, потом многие из протестующих, за двумя- тремя исключениями, сами стали успешными членами этих банковско–корпоративных сект, наследуя отцовские пропуска, у Ильи же при попытке войти в эти здания в руках оставались ручки от дверей и диплом с отличием.) Юз решительно изливал свои антилиберальные воззрения и в частных беседах, и перед студентами, пытаясь истолковать истоки нашей неприязни к болтовне во имя народа. Когда Илья переводил выступления Юза, то оговаривал, что он — только переводчик; резкие, острые суждения Юза, в которых самыми нейтральными словами было «вы ничего не понимаете», у Илюши большой симпатии не вызывали. От манеры разговора Бродского с аудиторией, однажды выступавшего перед студентами Уеслаяна, Илюша тоже не пришел в восторг: «Как можно говорить с таким презрением к либеральным, демократическим людям, ведь в Америке многое достигнуто только благодаря противостоянию отдельных людей социуму. А нервный ответ Бродского девчонке, что ему нет никакого дела до людей в Южной Африке, — просто фашистский. Папа так бы себя не вел». — «И где оказался наш папа? — жестко возразила я. — Один интерес к высшим человеческим ценностям и желание во всех видеть образ Божий не помогает в этой жизни, и нужно уметь приютить в себе «демона сопротивления»». — «Но это не значит, что нужно хамить». Но это значит, Илюша, что нужно иметь в себе что-то, чтобы видеть зло.

Еще в Вирджинии по приезде в Америку я смутно чувствовала отдельные «писательские» порывы. От отчаянья, от внезапного одиночества, от желания выразить свое душевное состояние я писала письма в покинутое отечество. Отцу Александру Меню мои письма нравились, и он, можно сказать, первый вдохновил меня на писательство. В какой- то момент Яков тоже неожиданно сказал мне: «Начни писать для облегчения своего состояния. Смотри на соседей, Америку, наблюдай и записывай свое отношение к окружающему миру. Но всегда пиши только с любовью, если нет любви — не берись. Любовь — это отношение конечного к бесконечному».

А у меня — двое маленьких детей, маленький английский и первая, тоже маленькая, но работа в Америке. И никакой любви к бесконечному, а только к конечному — когда можно будет отдохнуть от кувырканий Данички и Илюшеньки. Я, естественно, отождествляла себя с текущим временем, а не с бесконечностью. «Видеть красоту в жизни, в отношениях — это дар писателя», — продолжал Яков. «Неужели у меня такое завелось?» — удивилась я.

«Однако, чтобы писать, ты должна учиться писать, учиться передавать оттенки чувств, мыслей, точность смысла». — «Как? Неужели можно научиться?» — «Начни читать Гоголя, Достоевского. стихи. На невспаханном поле растут только сорняки, Диночка!»

А когда читать? Двое детей и три английских слова. Раскрытые учебники английского и такое медленное продвижение в сторону освоения нового языка, что, видно, хочу оставаться наедине со своим, родным, русским. Яков, встревоженный моей тупостью, придумывал разные способы изучения: запоминать песни, стихи, поговорки, разработал специальную схему английского, как в английском языке все связано; схема его у меня до сих пор есть, а вот знания языка, какой был у него, так и нет.

«Придавай словам и фактам теплоту и свет, чтоб скучно не было» — этот абстрактный совет я могу повторить несколько раз, но как воплотить его в произведении? Как? Все время страхи, сомнения, и где взять свет и теплоту?

«Твои письма нравятся адресатам, так и продолжай знакомить и сталкивать слова, которые не стояли рядом. Отстраняйся от клише, парализующих мысль». И я отстраняюсь, отстраняюсь и отстраняюсь, но как ни посмотрю, а избитые истины тут как тут, ходят по пятам, вернее, мои мысли ходят по их проторенным дорожкам.