Единицы времени

И как не восхититься теми людьми, мысли и слова которых поднимаются над обыденностью и бывают там, где никто никогда не бывал. И как туда попасть? Если верить Иосифу, то язык выталкивает поэта, вот его, например. Подожду, может, кто и меня вытолкнет? Только вопрос: куда?

«Не зацикливайся на своих эмоциях, — заставая меня сидящей в слезах над рукописью, говорил Яков. — Опять о любви пишешь? Не скрывай свои чувства, но и не выплескивай все подряд». Конечно, эмоции уводят рассуждения в самую непредсказуемую сторону, что определяют словами «вон куда его занесло». И отстраненность, нейтральность, недоговоренность, немногословность — это то, к чему стремлюсь. Между пером и эмоциями — мучительная душевная раздвоенность. И хотя над рукописью о любви теперь плачу меньше, стараюсь фокусировать сознание, но эмоции все равно затаскивают, увлекают в самые дремучие дебри всезнания и абсурда, откуда я пытаюсь выкарабкиваться, связывать их пером. Так себя иногда становится жалко — бессмысленность и конечность всего, что слезы заливают всю поверхность, и ничего не видно из-за слез, и уже не ручьи, а реки страниц выносят тебя в океан всеобщего растворения. И как всю эту океаническую стихию эмоций преобразовать в форму, в стихи, в Рим? «Природа тот же Рим и отразилась в нем».

Задуманной книжечки о любви еще нет, несмотря на то, что есть много готовых «кусочков вырванного сердца».

Как-то я хотела публично возразить против одной публикации, уж очень она меня раздражила, однако Якову не понравилось мое неистовое рвение, моя концентрация на критике других, на плохом и негативном. «От критики других до собственных сочинений — бесконечное расстояние. Не участвуй ни в каких склочных обсуждениях, битвах, литературных полемиках (у меня битвы только с детьми). Посмотри, что делается в Париже в эмигрантской среде. Сколько сил растрачивает человек на борьбу, интриги и становится утонченным мстителем, вытаскивая на свет все, что нужно скрывать».

Письма письмами, работа работой, дети детьми, английский, какой ни на есть, и всем знакомая боль изгнания. И чтобы ее притупить, я попробовала написать книжечку. Оформила высказывания старшего сына и назвала ее «Илюшины разговоры». Показала Якову первый вариант: «Эти материнские, сентиментальные слюни нужно выбросить». Горькая большая пауза. Разнос в полную меру. Пришлось выбросить и начать все заново. «Лучший выход — всегда насквозь», — пишет Роберт Фрост. Слезами и упорством. Насквозь. От начала до конца, с нуля, чтобы Яков одобрил.

Недавно в интервью меня спросили о будущем России. Я пошутила, что мне муж Яков, под этическим влиянием которого я сформировалась, запретил «иметь мнения по всем вопросам, когда станешь знаменитой». — «Но вы совсем не знаменитая», — ответил интервьюер. И пришлось сказать, наверное, глупость. Апокалиптическое видение, откровения под стать библейским пророкам, а не доморощенным философам. Интересоваться и рассуждать о будущем стран, людей, культурных тенденций — это одно, это интересно как предположение, развлечение, и все это делают, но вещать и припечатывать свои предсказания — это другое: попадешь в лжепророки дантовского «Ада» и останешься с вывернутой назад головой.

Нежелание поэта побывать в городе его жизни многие люди считают «великой загадкой Бродского», как выразилась Сюзан Зонтаг. Но ведь «и первые голуби не вернулись обратно в ковчег». Как понять нежелание возвращаться в страну, в город, где мы жили и любили? Ведь «нельзя вступить в то же облако дважды. Даже если ты Бог». Любые представления о чем-нибудь опираются на опыт или литературу. Выбор сделан — ты уехал, расстался с тем, что любил, перерезал пуповину, пройдя через избыточные ощущения, переставил и переоценил все ценности, приспособился к раздвоению, что душа там, а тело здесь. Заплатил большую цену, чтобы жить более или менее в согласии с собой, автономно, независимо. И куда опять? Обратно? Как было написано тысячи лет назад, жена Лота превратилась в соляной столб, оглянувшись. И чтобы не превратиться в застывший столб, наверное, нужно двигаться в направлении соединения души и тела.

Как только открылся занавес, прозванный железным, моя мать умоляла меня приехать: «Ты нам ничего не присылай, а только приезжай. Сэкономь на поездку. Хочу тебя увидеть». Она решила, что у меня нет денег для поездки. Я же не могла ей объяснить, что дело не в деньгах, а в чем-то другом. В чем? Ты ведь так долго не видела мать, сестру… друзей. В ранние годы изгнания готова была по дну, через океан идти домой, прямо на нары. Что же произошло? Что?