Единородная дочь

— Знаешь, что должно быть у нормального человека, Бикс? У нормального человека должна быть работа.

— Работа? — Бикс прибил еще одного таракана бумажным полотенцем.

— Мы нашли бы, куда тратить деньги, солнышко. И потом у нас появилась бы медицинская страховка.

С начала века государственной системе образования Филадельфии не хватало преподавателей английского, и Бикса, бывшего редактора «Полночной Луны», ухватили с руками и ногами. В качестве рекомендации достаточно было лишь американского гражданства, которое формально сохранили те, кто остался в Джерси после отделения. Не прошло и недели, как Бикса направили обучать «изящной словесности» сто двадцать студентов факультета имени Уильяма Пенна.

Он был в ужасе. Бедняга не знал, как к этим первокурсникам подступиться.

— Черт-те что у них на уме, — признался он Джули. — Они постоянно в каком-то движении. Я не могу за ними уследить.

— Это обычная проблема любого начинающего преподавателя.

— Они говорят, что я толстый.

— Ты и есть толстый, и я тобой горжусь. У тебя за плечами солидный путь, Бикс. От отца Парадокса до респектабельного господина.

В том году государственное образование Америки отошло от традиционной программы. Все увереннее заявлял о себе прогрессивизм. В школе Уильяма Пенна, насколько мог судить Бикс, было лишь три правила, требовавших обязательного соблюдения: не оставлять следов от кетчупа на столах, не вступать в сексуальный контакт со студентками и по окончании занятий оставлять жалюзи приспущенными. Это было время творческих поисков, нововведений и делового подхода. Бикс то и дело заговаривал о какой-то «стимулирующей программе». И когда Джули предложила отойти от расписания и вместо обычных занятий издавать с учениками газету, обновленную «Полночную Луну», круглое лицо мужа расплылось в улыбке. Газета! Ну конечно, как он сам не догадался! Джек Ианелли будет вести спортивную колонку. Рози Гонзалес займется гороскопами.

Джули просто не узнавала Бикса. Человек, который и собственную мать не очень-то любил, просто души не чаял в кучке юных сорвиголов и шалопаев. А тут еще Феба. Вот где простор для разговоров о духовном возрождении! Во что только не веровала теперь Феба: в восстановление девственных лесов, в лесбийскую гордость, в спасение китов, в полные желудки и пустые ракетные установки.

— Во мне спала скрытая сила, — любила говорить она, — а теперь она просто из ушей прет.

Она купила небольшой грузовичок и превратила его в некое подобие походной кухни. На это ушли все сбережения, накопленные за годы на панели. Но зато теперь у подъезда дома № 3411 по Баринг-авеню красовался очаровательный подержанный фургончик, перекрашенный в ярко-зеленый цвет. «Зеленая супница», — окрестила Феба свою походную кухню, этакую возлюбленную на колесах.

— Вы должны посмотреть, как живут эти люди, — как-то сказала она Джули и Биксу. — Вместо дома у них картонная коробка, хорошо еще, если таковая имеется. Поехали со мной в воскресенье, Кац, и ты, Бикс, в Плайвуд-Сити [16].

— Что, там дровяной склад? — небрежно бросил Бикс.

— Эти люди продают свою кровь, — продолжала Феба. — Продают свои тела. Поедете?

— Поедем, — весело ответила Джули.

— Поедем, — мрачно отозвался Бикс.

Вечно этот его скептицизм, это неверие в выздоровление Фебы. Он по-прежнему утверждал, что ее трезвость не прочнее яичной скорлупы.

В воскресенье выяснилось, что Плайвуд — никакой не дровяной склад, а трущобный поселок к западу от Филадельфии: дощатые халупы, расползшиеся на полмили между запасными путями станции «30-я улица». Можно было подумать, что Управление железных дорог Пенсильвании взялось создать тематический заповедник «Страна нищеты» и начало экспозицию с Плайвуда. Феба въехала в самую глубь товарного двора и припарковалась за рефрижератором из Огайо, этакой скотобойней на колесах. Джули представила, как внутри, словно пассажиры метро, схватившиеся за поручни, висят туши, которых жителям Плайвуда хватило бы на год. Джули с Биксом выгрузили две раздаточные тележки и повесили на них таблички «Бесплатно». Их ассортимент включал свежезаваренный кофе, сахар, молоко, апельсины, посыпанные сахарной пудрой пончики. Но главное, они будут раздавать Фебин домашний суп — наваристый бульон с рубленой морковкой и огромными кусками курятины.

— Чего бы им на самом деле хотелось, — сказала Феба, — так это чтобы вместо супа им пивка привезли.

— Еще бы, — отозвался Бикс.

— А тебе? — спросила Джули, не зная, стоит ли подчеркивать, что Феба заговорила о спиртном.

— Хорошая кружечка «Будвайзера» мне бы не помешала.

Джули страдальчески поморщилась.

— Это тебя сразит наповал.

— Как пуля, — добавил Бикс.

— Где мои родители? — вдруг спросила Феба.

— Еще пять недель. — Джули была непреклонна. — Тридцать пять дней.

Феба оттянула золотую сережку с такой силой, что мочка, казалось, вот-вот порвется.

— Где они?

— Пять недель.

— Знаешь, Кац, божеством ты была куда покладистей, скажу я тебе.

— Тридцать пять дней.

— Все. Молчу.