Единственная дочь

– Заткнись! Ей не нужно этого знать.

Я чувствую, как нога поддевает мою голову, приподнимая подбородок.

– Так что ты ему сказала?

Я не могу говорить. Я хочу, но не могу.

– Скажи нам! – Пинок в бок и снова глубокая сильная боль.

– О, пожалуйста, мальчики. Пожалуйста, оставьте ее в покое! – говорит мама.

Молчание.

– Что мы тебе сказали, мама?

Молчание.

– Какое правило?

– Не перечить, – отвечает она.

– Правильно. – Я слышу, как он ухмыляется.

– Так что ты скажешь, если кто-нибудь спросит?

– Мальчики тут ни при чем. – Ее голос понижается, в нем звучит боль, когда повторяет заученные наизусть фразы: – Они уже зарегистрировались на рейсы. Это, должно быть, моя дочь. Она психически больная.

– Молодец, мама.

– Давайте выбираться отсюда. – Один из них кашляет.

– Ты останешься здесь, – обращается ко мне другой. Затем я слышу, как задняя дверь открывается и хлопает, и они перепрыгивают через забор. Потом наступает тишина. Глубокая, мертвая тишина. Белая пелена становится гуще, и я чувствую, что снова теряю сознание.

Пелена начинает тускнеть, и я не сопротивляюсь темноте. Вместе с ней я погружаюсь в забвение.

24 2014 год

Я в снегу со своим отцом. Мы сидим на кресельном подъемнике и плывем сквозь белую пелену. Мне страшно. Он кладет руку мне на плечо, и я зарываюсь в его парку. С ним я в безопасности. Скоро мы вернемся в свою кабинку и будем пить горячий шоколад. У меня щиплет глаза и нос, но не от кусачего мороза. Нет. Они горят. Белая пелена шевелится и смещается вокруг меня; образуя клубящиеся снежные облака. На белом фоне движется какая-то тень. Что-то холодное касается моего лица. Подъемник везет меня вперед, и я скольжу сквозь пелену.

Едкий дым заполняет мне ноздри и горло. Я кашляю, пытаясь избавиться от золы. Кашель превращается в сухие рвотные позывы.

– Не вздумай наблевать.

Я оглядываюсь по сторонам. Понимаю, что лежу на заднем сиденье в движущейся машине. Пытаюсь поднять голову, чтобы посмотреть, кто за рулем, но боль в затылке невыносимая.

– Ты как, нормально? – Это голос Лиззи.

– Нет. Что случилось? – хриплю я и захожусь в очередном приступе кашля.

Она ждет, пока я перестану кашлять. Потом отвечает:

– Из твоего сообщения я поняла: что-то не так. Звонила тебе, но твой телефон умер, и я решила выяснить, что, черт возьми, происходит. Мы приехали с Джеком, но застряли на посту, споря с полицейским. Он не пропускал нас к дому. Тогда Джек выскочил из машины и начал орать на полицейского, что тот ему не босс. Он просто отвлекал их, притворяясь придурком. Это было бы смешно, если бы мне не было так страшно. – Она глухо и невесело рассмеялась. – В любом случае, пока они выясняли, что ему надо, я просто проехала мимо чертового поста. Из дома уже шел дым. Идиот был настолько занят тем, чтобы не пропускать людей, что даже не заметил этого.

– Мама? – шепчу я.

– Я пыталась. – Лиззи делает паузу. – Страшнее я ничего в жизни не видела. Она не двигалась. Просто стояла там и мыла посуду, а комната была вся в дыму. Но когда я вытащила тебя, подоспели журналисты и Джек. Я уверена, они вывели ее.

– Джек?

– Ты правда хочешь знать?

Не очень. Я хочу спросить ее, куда мы направляемся, но говорить слишком больно. Поэтому я просто лежу и смотрю в потолок машины, пока мы едем. Спустя какое-то время она заезжает на парковку и глушит мотор. Поворачивается, чтобы взглянуть на меня.

– О’кей, вот мое предложение. Мы у гоулбернской[10] больницы. Это достаточно далеко от Канберры, так что они вряд ли тебя узнают. Я хочу, чтобы ты назвала им свое настоящее имя, и, когда вернешься туда, откуда пришла, я хочу, чтобы ты позвонила в полицию и рассказала им все, что сегодня произошло. Договорились?

Я киваю.

– Хорошо. А сейчас вылезай из машины. Я больше не буду таскать тебя. Ты тяжелее, чем кажешься на вид.

Я медленно сажусь, при каждом движении боль буквально разрывает мое избитое тело. Открываю дверь машины и на секунду задумываюсь, стоит ли рассказать ей, что я нашла тело Бек. Мы встречаемся взглядами, и я вижу, как сквозь ее стальную решимость вот-вот прорвется вся накопившаяся боль.

25 Бек, 18 января 2003 года

Мир сошел с ума. Небо побагровело, и в кухне стало темно, хотя был первый час дня. Братья пытались ее убить.

Бек села за кухонный стол и осторожно опустила нож перед собой. Вообще-то следовало бы положить его обратно в ящик, но она не хотела выпускать его из виду. Она рисовала себе, как он вонзается ей в бок, когда она будет спать. Представляла, каково это – чувствовать холодное металлическое лезвие между ребрами.