Единственная Джун

– Да. Бват.

В голосе Кипа слышится улыбка.

– Ого, брат, да? Держу пари, он хорошо о тебе заботится.

Она кивает.

– Я тоже старший брат. Мы оба. Уверен, он очень скучает по тебе прямо сейчас.

Она снова кивает:

– Он зовет меня Анна Банана.

Мы обмениваемся с Кипом зачарованными взглядами, потом я отвечаю:

– Я называю свою младшую сестру Пич, что значит Персик, так что…

И тут я слышу это.

Крик.

Крик, наполненный ужасом, от которого у меня по спине пробегают мурашки.

Истошный крик позади меня сливается с визгом шин, и я выныриваю из машины, поворачиваюсь и вижу вспышку фар – машина несется прямо на нас. Неуправляемая. Бесконтрольная.

Она сейчас врежется в нас.

Это один из тех моментов, как в замедленной съемке, и все думают, что такого в реальной жизни не бывает. Но такое бывает. Действительно бывает.

Удары сердца отдают в ушах, как полый барабан.

Тум-тум. Тум-тум. Тум-тум.

Кровь быстрыми яростными толчками пульсирует по венам, напоминая, что ты все еще жив. Во всяком случае, еще несколько мгновений. Это почти как выход из тела, и это все происходит так быстро, так стремительно, всего лишь мгновение.

У тебя есть лишь доля секунды, чтобы сделать выбор.

Принять решение.

И я всегда знал, что сделаю, если когда-нибудь встану перед этим выбором. С тех самых пор, как был маленьким мальчиком. Я просто знал.

Я хотел спасать.

Вот почему я это делаю.

Вот почему я использую эту секунду, чтобы толкнуть Кипа на заднее сиденье, зная, что это единственная секунда, которая у меня есть. Другой у меня не будет, потому что в следующее мгновение автомобиль врезается в меня, впечатывая в красный седан по пояс. Мои кости дробятся, а внутренности выворачиваются, выбивая из меня резкий сдавленный вздох.

Боль ощущается не сразу. Я не уверен, что именно ощущаю, когда мои руки лежат на крыше седана, а взгляд стекленеет. Я едва замечаю брызги крови, растекшиеся по капоту: кровь, которая пролилась с этим резким вздохом.

Я частично осознаю, что рядом со мной остановилась машина «Скорой помощи», люди собираются и испуганно вскрикивают, а дымящийся кусок металла – единственное, что удерживает мои внутренности.

Я смутно осознаю, что Кип кричит мне с заднего сиденья машины, запертый и не в силах помочь мне.

– Тео! Тео! – Он кричит изо всех сил где-то далеко. Приглушенно, невнятно. – Ответь мне, Бейли! Черт бы тебя побрал! – Его голос заглушается рацией и глухим звоном в ушах. – Офицер ранен.

Офицер ранен.

Но ранен не он, а я.

Кип в порядке.

Он жив.

Это не он.

У меня дрожат губы, когда я пытаюсь говорить слишком тихо, чтобы Кип мог меня услышать. Но я представляю, что он здесь, смеется вместе со мной, говорит, что это будет хорошая история, которую мы будем вспоминать за кружкой пива.

– Я… я знал, что это был подходящий денек… чтобы кого-нибудь спасти, – говорю я ему, задыхаясь.

Эта мысль приносит мне покой, когда веки вздрагивают, а мучительная, острая боль пронизывает меня насквозь. Это такая боль, которая сворачивает тебя всего, низвергает в черную бездну, где твой разум отключается, потому что он просто не в силах это вынести.

Черт, как же больно.

Холодный пот струится по моей коже. Зубы начинают стучать, когда все вокруг меня расплывается. Только мгла из пронзительного шума, неразличимых слов и танцующих нитей света.

Я не хочу, чтобы все закончилось вот так.

Не хочу, чтобы последнее воспоминание Бранта обо мне было наполнено насилием и кровопролитием, ведь он уже и так испытал этого сполна.

Катится слезинка.

Одна-единственная слезинка стекает по моей щеке, наполненная таким сожалением, что я не знаю, что болит больше – мои раздробленные внутренности или мое сердце.

Мои раздробленные ноги или тяжелое бремя скорби, лежащее на моих плечах.

И, черт возьми, может, это конь бледный[35] скачет рядом со мной или, может, истина светит чуть ярче в прожекторах хрупкости человеческой жизни, но… черт, теперь я понял.

Я знаю.

Думаю, я всегда знал.

Тяжелый вздох вырывается из меня, когда я моргаю сквозь пелену, застилающую зрение. И когда я прижимаюсь щекой к капоту машины… мне кажется, я вижу ее. Золотистые белокурые локоны подпрыгивают у нее за спиной, когда она плывет ко мне – образ света, пробивающийся сквозь хаос тьмы.

Это маленькая Джун, совсем еще ребенок.

Она придвигается ближе ко мне, и мое напряжение ослабевает, мое тело слабеет, и улыбка пробивается сквозь боль.

Джун выглядит как ангел, как маленькая принцесса, которую я всегда пытался спасти.

Но не сегодня.

Сегодня, думаю, она здесь, чтобы спасти меня.

– Пич.

Я знаю, что это не она. Я знаю, что она не может быть здесь, на пятнадцать лет младше.

У меня галлюцинации. Я впадаю в шоковое состояние.

Это просто иллюзия.

– Ты хорошенькая, как Пич. Ты будешь танцевать, да? – Маленькая Джун делает пируэт, розовая юбка ее платья принцессы развевается, а смех ласкает мне слух. – Ты должна… продолжать танцевать.

Еще одно лицо материализуется в толпе: думаю, это медик несется ко мне. Не более чем смутная тень, говорящая что-то, чего я не могу понять.