Единственная женщина

Платье трепетало от сквозняка, переливаясь матовой зеленью, холодный ветерок шевельнул лепестки прозрачного цветка, причудливо приколотого Берсеневым у глубокого выреза, взметнулись легкие оборки-рукава, едва прикрывающие плечи.

Она спустилась вниз ровно к семи, но из окна было видно, что темно-серый «мерседес» уже стоит внизу. Юра курил, стоя у машины; увидев, что он поднял голову вверх, Лиза отпрянула от окна и выбежала к лифту.

Он быстро пошел ей навстречу, отбросив недокуренную сигарету, и Лиза даже приостановилась: он шел стремительно, словно преодолевая невидимую преграду, и на миг ей показалось, что мощная волна несется перед ним. Может быть, волна его воли?..

— Расплеснется в шумном беге… — сказала она, останавливаясь в двух шагах от него.

— А я кто — дядька Черномор или тридцать третий богатырь? — Он охотно подхватил ее шутку.

Он стоял перед нею, глядя на нее блестящими, счастливыми глазами, и ей показалось, что он не находит слов.

— Невозможно делать дурацкие комплименты! — выдохнул он наконец. — Ты моя красавица ненаглядная…

Голова у нее закружилась, она невольно схватила его за руку, чтобы не споткнуться на ровном месте. Он слегка привлек ее к себе и накрыл ее руку своей ладонью.

— Поедем, — шепнул он, давним своим, мгновенным движением прикасаясь щекой к ее волосам. — Спасибо тебе, моя хорошая!..

Он всю дорогу не отпускал ее руки, то и дело поднося ее к губам, и вся дорога слилась для нее в линию огней, мелькающих в его глазах. Ей не хотелось сейчас ни в какой «Максим» — ей никуда не хотелось, только бы не кончалась эта дорога, только бы сияли его глаза и вздрагивали губы, прикасаясь к ее руке…

Она словно ото сна очнулась, когда «мерседес» мягко притормозил у входа в «Националь». Юра осторожно выпустил ее руку; охранник открыл перед ними дверцу.

Небольшая толпа клубилась у входа, подъезжали все новые машины. У подъезда остановился даже «роллс-ройс» — огромный, как-то нарочито выглядящий на московской улице; в Германии такую машину Лиза видела только однажды — когда на кёльнской Рудольфплатц снимали фильм. Из машины был почтительно выпущен мужичок неприметной внешности, в отлично сшитом черном костюме.

Впрочем, сейчас все эти «роллс-ройсы», женщины в вечерних платьях и их владельцы казались Лизе призраками — она видела только Юру, и ей стоило больших усилий не смотреть на него неотрывно.

Его многие знали здесь, с ним беспрестанно здоровались солидные, улыбающиеся люди, лица которых сливались для нее сейчас в одно слепое пятно — хотя в любой другой вечер она уже расспрашивала бы, кто есть кто.

Из огромного зеркала в фойе глянула на нее совершенно незнакомая девушка. Неужели это я? — поразилась Лиза: таким странным показался ей собственный смятенный взгляд. Ее светло-пепельные волосы падали на плечи, одна легкая прядь чуть прикрывала тонкую ключицу и цеплялась за изумрудное колье; то же смятение, что и в прозрачно-зеленых глазах, сквозило в очертаниях слегка подкрашенных губ и, казалось, даже в нежном, светящемся овале лица.

— Смотри, волосы какого цвета — как у Нади Ауэрманн! — услышала она завистливый шепот у себя за спиной. — Тоже, наверное, крашеные!..

Она почти не разглядела «максимовских» интерьеров, бурно обсуждавшихся вокруг. Кажется, это был обычный ресторан, роскошный — но она уже давно не робела в ресторанах и как должное воспринимала вежливость и предупредительность официантов.

— Нет, все-таки с шехтелевскими интерьерами сравнить нельзя, — произнес кто-то мягким баритоном. — Месье Карден, конечно, очарователен, но «Националь» и без «Максима» был неплох.

Эти слова произнес какой-то седовласый господин, обращаясь к своей спутнице — пожилой полнеющей даме с пышными черными волосами, уложенными величественным венцом вокруг головы. Лиза мельком взглянула на него, и его лицо показалось ей знакомым — да, конечно, это был знаменитый кинорежиссер Парин; даже в том состоянии, в котором она находилась сейчас, она тут же узнала его. Парин был едва ли не единственным, кто пришел сюда в сопровождении сверстницы — вероятно, жены. Все остальные лысеющие и полнеющие посетители сопровождались очаровательными девочками, годившимися им даже не в дочки, а во внучки.

И, кажется, Парин был единственным, кого она узнала, — даже странно, что делает здесь режиссер, ведь Юра сказал, что сегодня будет официоз? Официоза, впрочем, тоже хватало: появился мэр Москвы, окруженный плотным кольцом охраны; прошел могущественный министр, не сходивший с телеэкранов — его сопровождала ослепительно-красивая жена, вызывавшая множество сплетен в газетах из-за того, что ради нее министр аморально оставил первую семью.

Лиза держала Юру под руку. Постепенно она начала чувствовать, как передается ей его спокойствие, его умение держать себя в руках. Она почувствовала, что невозможно быть его спутницей на этом вечере, глядя на окружающих бессмысленно-туманными глазами.

А ей нравилось быть его спутницей! Конечно, не потому, что на нее устремлялись удивленные, изучающие или завистливые взгляды. Это было простое желание женщины — гордиться мужчиной.