Единственное число любви

После таких размышлений я засыпала только с сильнодействующим снотворным, понимая, что бесконечно это продолжаться не может. У меня развивался тяжелый невроз.

К сожалению, женщины в моей ситуации редко обращаются за помощью к специалистам. И я не знаю, решилась ли бы на это я, если б сама не была врачом.

Так или иначе, двух месяцев лечения хватило, чтобы выйти из кризиса, и к тридцатипятилетию я обрела способность по-новому смотреть на мир. Нужно было как-то устраивать жизнь. Я даже не столько мечтала о муже, сколько о ребенке. Моя сексуальность, долгое время безжалостно подавляемая, заявляла о себе страстным желанием прижать к груди маленькое розовое нежно пахнущее существо. И я стала подыскивать ему отца.

Теперь я новыми глазами смотрела на коллег-мужчин, на больных, приходивших ко мне на прием, и просто на встречных мужчин на улице. Я не избегала знакомств, но была недоверчива — как человек, однажды переживший крушение.

Известно, что творится в районных поликлиниках во время эпидемий гриппа. Количество квартирных вызовов растет, а ряды тех, кто должен спешить на эти вызовы, редеют. Так было и на этот раз. В разгар эпидемии половина участковых врачей моего отделения лежала с температурой, а среди присланных на подмогу практикантов не было ни одного толкового.

Я вела вечерний прием, принимая больных сразу с трех участков. Поначалу за дверью кабинета стояла ругань, и каждый раз, когда я нажимала кнопку приглашения в кабинет, на пороге появлялись как минимум двое. Но с такими ситуациями я уже давно научилась справляться, так что постепенно гвалт стих и, как мне сообщила выходившая за карточкой сестра, порядок в очереди установился.

И вот, в тот момент, когда я задумалась над результатами анализов очередной больной, в кабинет ворвалась одна из практиканток. Заплаканная, не обращая внимания на мою больную, она вывалила мне на стол кипу эпидемических карточек и начала что-то сбивчиво и возмущенно говорить.

Подняв глаза, я сразу вспомнила эту рыжеволосую девочку. Ее профнепригодность я диагностировала еще на вчерашней планерке. Увы, но теперь в нашей поликлинике тот же диагноз можно поставить едва ли не четверти моих коллег…

— Успокойтесь и подождите в коридоре, — подчеркнуто сухо сказала я практикантке, а моя медсестра, с которой мы отлично понимали друг друга, собрала голубоватые карточки в аккуратную стопку.

Извинившись перед больной, я продолжала прием и осмотрела еще двоих, прежде чем предложила уже немного взявшей себя в руки практикантке зайти в кабинет.

Я не буду передавать подробности нашей короткой беседы — надеюсь, она кое-что прояснила в хорошенькой рыженькой головке, — но кончилось все тем, что после приема я положила карточки практикантки в свою сумку и отправилась по вызовам сама. Будучи завотделением, я делала это только в случае крайней необходимости.

Теперь ключ от этой двери висит на моей связке. А тогда, впервые позвонив в нее, помню, что посмотрела на часы — было десять вечера. Спешить все равно некуда, устало подумала я и сначала услышала за дверью кашель, заставивший заподозрить как минимум бронхит, а потом передо мною предстал довольно высокий мужчина примерно моего возраста. Он был в темно-зеленом махровом халате, однако чисто выбрит и даже, как мне показалось, причесан. От него исходил несомненный жар, но вид моего пациента был при этом виноватый — такой бывает у людей, не привыкших болеть.

Помогая мне снять пальто, он сказал, что ему ужасно неловко, оттого что такая интересная женщина видит его в столь безобразном состоянии. Выговорить комплимент ему удалось с трудом — голоса у больного не было никакого, пришлось перейти на шепот. Я улыбнулась и ответила что-то вроде: не беспокойтесь, это моя работа.

Ванная, куда он проводил меня вымыть руки, была отделана темно-зеленой плиткой; керамические мыльницы в виде лягушек и разрисованные камышами полотенца, отражаясь в большом зеркале, завершали впечатление пруда. Мне понравилось.

Мы прошли в комнату, я попросила больного включить верхний свет — горела только лампа у разобранной постели, — снять халат и лечь. Пока он раздевался, я окинула взглядом заваленный бумагами письменный стол и книжные стеллажи. Там, где не было книг, на оклеенных белыми обоями стенах в металлических рамках висели черно-белые фотографические портреты, среди которых я узнала известного петербургского художника и юную киноактрису.

Кроме этого портрета, ни в ванной, ни в комнате присутствия женщины не ощущалось.

Я села на стул возле постели и, наклонившись к укрытому одеялом больному, взяла его руку, чтобы сосчитать пульс.

— Вы знаете, я редко болею и обычно лечусь сам, — свистящим шепотом подтвердил он мои впечатления. — Но этот кашель не проходит уже вторую неделю, а вчера меня так затрясло, что пришлось все бросить и ехать домой.

— Какая температура сейчас?

— У меня, к сожалению, нет градусника.