Единственное число любви

И Ксения, по-прежнему не испытывая к Мите ни капли настоящего чувства — в которое, по ее прежнему богатому опыту, входила полная потеря себя, иррациональные поступки и неутоляемое бессонное желание, — теперь все чаще спрашивала себя, что держит ее рядом с этим корректным и даже в постели рассудительным человеком. Интеллектуальные беседы? Жалость? Любопытство? То ощущение глухой, постоянно скрываемой страсти, от которого трудно отказаться любой женщине? Все это было, но все это она могла найти у других, а по отдельности — даже в более ярком, более откровенном виде. И, часами просиживая на подоконнике, откуда были видны лиловеющие на багровом голые ветви деревьев крепости, Ксения с отвращением к себе каждый раз приходила к печальному выводу, что ее успокоит и освободит теперь только то полное подчинение, то глубинное его растворение в ней и отказ от собственного «я», за которым стоит крах личности и судьбы. Иначе — и она слишком отчетливо сознавала это — она сама окажется влекома за ним самой страшной цепью — неразгаданной тайной, недостигнутой целью…

А дни шли за днями, и ничего не менялось, кроме длины дней и ночей. Он никогда не оставался у нее ночевать, а приходя, каждый раз тщательно принимал душ, прежде чем увести Ксению в спальню. Она испытывала его словесно и телесно, и он всегда достойно выходил из этих испытаний. И эта отчужденность от мира страстей, в котором всегда жила она, сводила Ксению с ума. Упоительно выйти на поединок, когда в руках и у тебя и у противника равно закаленные, равно отточенные толедские клинки, но когда… о последствиях лучше было не думать. Незаметно для себя Ксения даже стала терять свою способность увлекаться — так затягивала и укачивала Митина ясная уверенность во всем. Свои же победы она могла считать по пальцам. Вот в Лопухинке, поправляя сползающий с ее плеча просторный свитер, он зажмурился, как от боли, и пальцы его дрогнули; вот, целуя у горько пахнущей воды, задохнулся, продлевая поцелуй; вот, случайно увидев ее на улице с приятелем, сделал слишком равнодушное, слишком чужое лицо. Это были унизительные крохи. Но она терпела, собирая их и лелея, все еще надеясь на тот миг, когда сможет усмехнуться и бросить их в невозмутимое лицо. Но этого мига так и не случилось. Наступило лето, и Митя стал много времени проводить с младшим, а Ксения, пользуясь возникшей передышкой, бросилась во всевозможные выставки, сейшены, праздники, и так, в вихре тополиного пуха, под незакатным солнцем, среди песен и вина какой-то мастерской она влюбилась — и попала в свою стихию. Теперь, чувствуя себя ускользающим лучом, пеной на бокале с шампанским, она обманывала, смеялась, дразнила, не задумываясь больше ни о целях, ни о победах. И Митины вишневые глаза все чаще заволакивались дымом крепких сигарет, темнели от выпитого коньяка, а потом и вовсе пропали где-то в первом снеге на Марсовом поле.

Прошло десять лет. Март в очередной раз только что начал свою таинственную работу, и Ксения, как обычно, с трудом гасила улыбку, беспрестанно появляющуюся у нее на губах, ставших ярче и мягче. Отправив сына в школу, она не возвращалась домой, а долго и бездумно бродила по гранитным лабиринтам, иногда касаясь рукой влажных стен домов и, как в детстве, разбивая каблуком звонкую поверхность луж. Из-под арки Зимней канавки, своим полукругом превращавшей любой вид в изысканную картину, с реки било солнце, слепило глаза, и она позволила себе отдаться этому щекочущему свету — на несколько минут замерла над уже зеленоватым льдом у гнутой ограды, и тело ее само собою повторило прихотливый чугунный изгиб.

Она подняла потеплевшие веки, оттого что солнце вдруг исчезло. Перед нею в длинном черном пальто и все такой же широкополой шляпе стоял Митя.

— Ты? — не то утверждая, не то спрашивая, прошептала она и покраснела, радуясь порозовевшим щекам. — Я знаю, ты теперь тут недалеко… Ты ведь простил?

Митя молчал, глядя на нее внимательно и спокойно, словно не стояли между ними ее ложь и бесконечные десять лет.

— Я очень долго не хотел тебя видеть, — наконец ответил Митя.

— Не мог?

— Не хотел.

— А я хотела и, знаешь, все время представляла, что после меня у тебя появилась девочка сказочной красоты, такая тонкая, узкая, с огненной кудрявой гривой… — и, чуть запнувшись, добавила: — И что ты очень счастлив.

— Я вернулся к На… к жене, — неохотно, но твердо ответил он.

Для Ксении эта фраза почему-то сразу низвела тайную предназначенность встречи на некий бытовой уровень, касающийся чужих жен. «Значит, ничего в нем не изменилось, и то, что я не осталась с ним, ничего ему не стоило». Почти обида изменила ее подвижное лицо.

— Зачем ты так? — словно читая мысли, печально остановил он готовые сорваться с ее губ злые слова. — Зачем, ты же не собираешься начать все сначала. Это было бы неумно и… недостойно тебя. — Последние слова прозвучали столь горько, что Ксения со сладким ужасом подумала, что все эти десять лет Митя действительно промучился так, как ей втайне хотелось бы. — Но я рад, что встретил тебя.