Единственный мужчина

Жизнь в Иерусалиме оказалась очень сложной. Самым трудным оказался психологический момент — беспокойство, сумеем ли мы обеспечить еду и жилье детям. "Великая сила киббуцной жизни — пишет Голда Меир — в том, что никто не переживает этих страхов в одиночку. Даже если это молодой киббуц или год неудачный и взрослые должны затянуть пояса потуже, для киббуцных детей всегда хватает еды". Действительно, жизнь была трудной, денег не хватало, родился второй ребенок, за детский сад для первого ребенка Голда платила «бартером» — стирала белье всего детсада. Но хуже всего — вспоминает Голда Меир — было то, что она была одна, не была, как в Мерхавии, частью коллектива, членом динамичного сообщества.

Для анализа биографии будущего премьер-министра важно еще вот что. Эти годы в Иерусалиме были для нее годами, можно сказать, некоторой изоляции от общества, точнее — изоляции от политики. Она сама пишет "я не знала никого, кроме своего ближайшего окружения". Она просто жила — как тысячи еврейских женщин. Но нечто национальное — вроде бы не религиозное, но кто может это определить? — было внутри нее. Она пишет, что когда увидела Стену Плача, "чувства мои изменились… Стена не осталась ко мне немой".

Экономика Палестины была в кризисном состоянии. Во-первых, она была не развита; а значит, было мало рабочих мест, да и капитал было не во что вкладывать. Трудно инвестировать в голую землю. Кроме того, арабский труд был весьма дешев. И наконец, британская администрация явно проявляла враждебность к евреям. Проблема громоздилась на проблему. Как саркастически замечает Голда Меир, "еврейский национальный очаг не процветал".

В 1926 году в Палестину приезжают родители Голды. В Милуоки отец накопил немного денег и купил в Палестине два участка земли — для того, чтобы жить в ней. Он сам построил свой дом, стал членом местной синагоги, начал исполнять в ней функции кантора, вступил в кооператив плотников. Потом они с женой организовали столовую и, хоть эта идея оказалась удачной, все равно жили весьма бедно.

В один прекрасный день Голде предложили работу в аппарате Гистадрута в Тель-Авиве. Это означало переезд и конец попыток полностью посвятить себя семье. "Но — пишет в своих воспоминаниях Голда Меир — за четыре года я уже поняла, что мое замужество оказалось неудачей". Обратите внимание, как она формулирует — не "наш брак", а "мое замужество". Она вполне трезво отдает должное отцу своих детей. "Он навсегда остался частью моей жизни — и, уж конечно, жизни наших детей. Узы между ним и детьми никогда не слабели. Они его обожали и виделись с ним очень часто. У него было, что им дать, как было, что дать мне, и он оставался для них прекрасным отцом даже после того, как мы стали жить раздельно…..он жил богатейшей внутренней жизнью, куда более богатой, чем моя, при всей моей активности и подвижности — и это богатство он щедро делил с близкими друзьями, с семьей и, прежде всего, со своими детьми". Хорошие слова, наверно, справедливые, хотя и удивительно трезвые. Остается непонятным все-таки одно — почему распался этот брак? Просто потому, что общественная работа оказалась для девочки Голды важнее семьи? Но все мы знаем ситуации, когда существуют браки, в которых муж погружен в работу — просто работу, или общественную — по самые уши. И ничего, по крайней мере ничего катастрофического не происходит. Жена немного страдает, немного гордится, немного помогает… или много, как жена Хаима Вейцмана. Но брак существует. Неужели дело в том, что то, что умная жена «прощает» мужу, а даже умный муж не прощает жене?

Но так или иначе, а Голда Меир с детьми переезжает в 1928 году в Тель-Авив (муж живет в Иерусалиме и ездит к ним на уикенды). Дети идут в школу, мама — работать, в "Женский рабочий совет" — подразделение Гистадрута. Это была, как позже напишет Голда, первая и последняя женская организация, для которой она работала. В основном она занималась профессиональной подготовкой: на специальных фермах девушек, приезжавших в Палестину, учили работать на земле.