Эдипов комплекс. Мама, я люблю тебя

Ганс: „Папа, когда я буду женатым, у меня будет ребенок только тогда, когда я захочу, а когда я не захочу, то и Бог не захочет“.

Я: „А тебе хотелось бы быть женатым на маме?“

Ганс: „О, да“».

Здесь ясно видно, как в фантазии радость еще омрачается из-за неуверенности относительно роли отца и вследствие сомнений в том, от кого зависит деторождение.

«Вечером в тот же день Ганс, когда его укладывают в постель, говорит мне: „Послушай, знаешь, что я теперь делаю? Я теперь до 10 часов еще буду разговаривать с Гретой, она у меня в кровати. Мои дети всегда у меня в кровати. Ты мне можешь сказать, что это означает“. Так как он уже совсем сонный, я обещаю ему записать это завтра, и он засыпает».

Из прежних записей видно, что Ганс со времени возвращения из Гмундена всегда фантазирует о своих «детях», ведет с ними разговоры и т. д.[121]

«26 апреля я его спрашиваю: почему он всегда говорит о своих детях?

Ганс: „Почему? Потому что мне так хочется иметь детей, но я этого не хочу, мне не хотелось бы их иметь“[122].

Я: „Ты себе всегда так представлял, что Берта, Ольга и т. д. — твои дети?“

Ганс: „Да, Франц, Фриц, Поль (его товарищ в Лайнце) и Лоди“. (Вымышленное имя, его любимица, о которой он чаще всего говорит. Я отмечаю здесь, что эта Лоди появилась не только в последние дни, но существует со дня последнего разъяснения (24 апреля).)

Я: „Кто эта Лоди? Она живет в Гмундене?“

Ганс: „Нет“.

Я: „А существует на самом деле эта Лоди?“

Ганс: „Да, я знаю ее“.

Я: „Которую?“

Ганс: „Ту, которая у меня есть“.

Я: „Как она выглядит?“

Ганс: „Как? Черные глаза, черные волосы; я ее однажды встретил с Марикой (в Гмундене), когда я шел в город“.

Когда я хочу узнать подробности, оказывается, что все это выдумано[123].

Я: „Значит, ты думал, что ты мама?“

Ганс: „Я действительно и был мамой“.

Я: „Что же ты, собственно, делал с детьми?“

Ганс: „Я их клал к себе спать, мальчиков и девочек“.

Я: „Каждый день?“

Ганс: „Ну, конечно“.

Я: „Ты разговаривал с ними?“

Ганс: „Когда не все дети влезали в постель, я некоторых клал на диван, а некоторых в детскую коляску, а когда еще оставались дети, я их нес на чердак и клал в ящик; там еще были дети, и я их уложил в другой ящик“.

Я: „Значит, аистиные ящики стояли на чердаке?“

Ганс: „Да“.

Я: „Когда у тебя появились дети, Анна была уже на свете?“

Ганс: „Да, уже давно“.

Я: „А как ты думал, от кого ты получил этих детей?“

Ганс: „Ну, от меня“[124].

Я: „Ведь тогда ты еще не знал, что дети рождаются кем-нибудь?“

Ганс: „Я себе думал, что их принес аист“. (Очевидно, ложь и увертка[125].)

Я: „Вчера у тебя была Грета, но ты ведь знаешь, что мальчик не может иметь детей“.

Ганс: „Ну да, но я все-таки в это верю“.

Я: „Как тебе пришло в голову имя Лоди? Ведь так ни одну девочку не зовут. Может быть, Лотти?“

Ганс: „О нет, Лоди. Я не знаю, но ведь это все-таки красивое имя“.

Я (шутя): „Может быть, ты думаешь, Шоколоди?“

Ганс (сейчас же): „Saffalodi[126]… потому что я так люблю есть колбасу и салями“.

Я: „Послушай, не выглядит ли Saffalodi как Люмпф?“

Ганс: „Да!“

Я: „А как выглядит Люмпф?“

Ганс: „Черным. Как это и это“ (показывает на мои брови и усы).

Я: „А как еще — круглый, как Saffalodi?“

Ганс: „Да“.

Я: „Когда ты сидел на горшке и когда выходил Люмпф, ты думал себе, что у тебя появляется ребенок?“

Ганс (смеясь): „Да, на улице и здесь“.

Я: „Ты знаешь, как падали лошади в омнибусе. Ведь воз выглядит как детский ящик, и когда черная лошадь падала, то это было так…“

Ганс (дополняет): „Как когда имеют детей“.

Я: „А что ты себе думал, когда она начала топать ногами?“

Ганс: „Ну, когда я не хочу сесть на горшочек, а лучше хочу играть, я так топаю ногами“. (Тут же он топает ногой.)

При этом он интересуется тем, охотно или неохотно имеют детей.

Ганс сегодня все время играет в багажные ящики, нагружает их и разгружает, хочет иметь игрушечный воз с такими ящиками. Во дворе таможни его больше всего интересовали погрузка и разгрузка возов. Он и пугался больше всего в тот момент, когда нагруженный воз должен был отъехать. „Лошади упадут (fallen)“[127]. Двери таможни он называл „дырами“ (Loch) (первая, вторая, третья… дыра). Теперь он говорит Podlloch (anus).

Страх почти совершенно прошел. Ганс старается только оставаться вблизи дома, чтобы иметь возможность вернуться в случае испуга. Но он больше не вбегает в дом и все время остается на улице. Его болезнь, как известно, началась с того, что он плача вернулся с прогулки, и когда его второй раз заставили идти гулять, он дошел только до городской станции „Таможня“, с которой виден еще наш дом. Во время родов жены он, конечно, был удален от нее, и теперешний страх, мешающий ему удалиться от дома, соответствует тогдашней тоске по матери».

«30 апреля. Так как Ганс опять играет со своими воображаемыми детьми, я говорю ему: „Как, дети твои все еще живут? Ведь ты знаешь, что у мальчика не бывает детей“.

Ганс: „Я знаю это. Прежде я был мамой, а теперь я папа“.

Я: „А кто мать этих детей?“

Ганс: „Ну, мама, а ты дедушка“.

Я: „Значит, ты хотел бы быть взрослым, как я, женатым на маме и чтобы у нее были дети?“