Эдипов комплекс. Мама, я люблю тебя

Я: „А тебя овечка боднула?“

Ганс: „Она вскочила на меня; Фриц меня однажды подвел. Я раз подошел к ней и не знал, а она вдруг на меня вскочила. Это было очень весело — я не испугался“.

Это, конечно, неправда.

Я: „Ты папу любишь?“

Ганс: „О, да!“

Я: „А может быть, и нет“.

Ганс играет маленькой лошадкой. В этот момент лошадка падает. Он кричит: „Упала лошадка! Смотри, какой шум она делает!“

Я: „Ты немного злишься на папу за то, что мама его любит“.

Ганс: „Нет“.

Я: „Почему же ты так всегда плачешь, когда мама целует меня? Потому что ты ревнив?“

Ганс: „Да, пожалуй“.

Я: „Тебе бы, небось, хотелось быть папой?“

Ганс: „О, да“.

Я: „А что бы ты захотел сделать, если бы ты был папой?“

Ганс: „А ты Гансом? Я бы тогда возил тебя каждое воскресенье в Лайнц, нет, каждый будний день. Если бы я был папой, я был бы совсем хорошим“.

Я: „А что бы ты делал с мамой?“

Ганс: „Я брал бы ее тоже в Лайнц“.

Я: „А что еще?“

Ганс: „Ничего“.

Я: „А почему же ты ревнуешь?“

Ганс: „Я этого не знаю“.

Я: „А в Гмундене ты тоже ревновал?“

Ганс: „В Гмундене — нет (это неправда). В Гмундене я имел свои вещи, сад и детей“.

Я: „Ты можешь вспомнить, как у коровы родился теленок?“

Ганс: „О, да. Он приехал туда в тележке. (Это, наверно, ему рассказали в Гмундене. И здесь — удар по теории об аисте.) А другая корова выжала его из своего зада“. (Это уже результат разъяснения, которое он хочет привести в соответствие с „теорией о тележке“.)

Я: „Ведь это неправда, что он приехал в тележке, ведь он вышел из коровы, которая была в стойле“.

Ганс, оспаривая это, говорит, что он видел утром тележку. Я обращаю его внимание на то, что ему, вероятно, рассказали про то, что теленок прибыл в тележке. В конце концов он допускает это: „Мне, вероятно, это рассказывала Берта, или нет, или, может быть, хозяин. Он был при этом, и это ведь было ночью — значит, это все так, как я тебе говорю; или, кажется, мне про это никто не говорил, а я думал об этом ночью“.

Если я не ошибаюсь, теленка увезли в тележке; отсюда и путаница.

Я: „Почему ты не думал, что аист принес его?“

Ганс: „Я этого не хотел думать“.

Я: „Но ведь ты думал, что аист принес Анну?“

Ганс: „В то утро (родов) я так и думал. Папа, а г-н Райзенбихлер (хозяин) был при том, как теленок вышел из коровы?“[118]

Я: „Не знаю. А ты как думаешь?“

Ганс: „Я уже верю… Папа, ты часто видел у лошади что-то черное вокруг рта?“

Я: „Я это уже много раз видел на улице в Гмундене“[119].

Я: „В Гмундене ты часто бывал в кровати у матери?“

Ганс: „Да!“

Я: „И ты себе вообразил, что ты папа!“

Ганс: „Да!“

Я: „И тогда у тебя был страх перед папой?“

Ганс: „Ведь ты все знаешь, я ничего не знал“.

Я: „Когда Фриц упал, ты думал: „если бы так папа упал“, и когда овечка тебя боднула, ты думал: „если бы она папу боднула“. Ты можешь вспомнить о похоронах в Гмундене?“ (Первые похороны, которые видел Ганс. Он часто вспоминает о них — несомненное покрывающее воспоминание.)

Ганс: „Да, а что там было?“

Я: „Ты думал тогда, что если бы умер папа, ты был бы на его месте?“

Ганс: „Да!“

Я: „Перед какими возами ты, собственно, еще испытываешь страх?“

Ганс: „Перед всеми“.

Я: „Ведь это неправда?“

Ганс: „Перед пролетками и одноконными экипажами я страха не испытываю. Перед омнибусами и вьючными возами только тогда, когда они нагружены, а когда они пусты, не боюсь. Когда воз нагружен доверху и при нем одна лошадь, я боюсь, а когда он нагружен и впряжены две лошади, я не боюсь“.

Я: „Ты испытываешь страх перед омнибусами потому, что на них много людей?“

Ганс: „Потому, что на крыше так много поклажи“.

Я: „А мама, когда она получила Анну, не была тоже нагружена?“

Ганс: „Мама будет опять нагружена, когда она опять получит ребенка, пока опять один вырастет и пока опять один будет там внутри“.

Я: „А тебе бы этого хотелось?“

Ганс: „Да!“

Я: „Ты говорил, что не хочешь, чтобы мама получила еще одного младенца“.

Ганс: „Тогда она больше не будет нагружена. Мама говорит, что когда она больше не захочет, то и Бог этого не захочет“. (Понятно, что Ганс вчера уже спрашивал, нет ли в маме еще детей. Я ему сказал, что нет и что если Господь не захочет, в ней не будут расти дети.)

Ганс: „Но мне мама говорила, что когда она не захочет, больше у нее не вырастет детей, а ты говоришь, когда Бог не захочет“.

Я ему сказал, что это именно так, как я говорю, на что он заметил: „Ведь ты был при этом и знаешь это, наверно, лучше“. Он вызвал на разговор и мать, и та примирила оба показания, сказав, что когда она не захочет, то и Бог не захочет[120].

Я: „Мне кажется, что ты все-таки хотел бы, чтобы у мамы был ребенок?“

Ганс: „А иметь его я не хочу“.

Я: „Но ты этого желаешь?“

Ганс: „Пожалуй, желаю“.

Я: „Знаешь, почему? Потому что тебе хотелось бы быть папой“.

Ганс: „Да… Как эта история?“

Я: „Какая история?“

Ганс: „У папы не бывает детей, а как потом говорится в истории, когда я хотел бы быть папой?“

Я: „Ты хотел бы быть папой и женатым на маме, хотел бы быть таким большим, как я, иметь такие же усы, как у меня, и ты хотел бы, чтобы у мамы был ребенок“.