Эдит Пиаф

Накануне и в день чемпионата мы почти не видели Марселя. Это было невозможно, настолько усилили охрану. Люсьен ходил за ним по пятам. Общее напряжение настолько возросло, что дольше, казалось, не выдержать. Про американцев не скажешь, что это легкие или мягкие люди.

21 сентября 1948 года мы приехали на Мэдисон Скуэр Гарден в машине Марселя, который сам спокойно сидел за рулем; Тони появился с треском и грохотом, под крики "ура" и при вспышках магния.

Какая у них была уверенность! Американец с автостоянки сказал нам: "Вам нет смысла ставить машину. Встреча с французом будет короткой. Наш разделается с ним за две минуты". Он не узнал Марселя, который сказал спокойно, повернувшись к Эдит: "Вот видишь, я скоро вернусь".

Потом он поцеловал ее и ушел своей обычной неторопливой походкой. Его широкая спина закрыла на минуту вход в раздевалку. Пришел Люсьен, чтобы провести нас на места.

В зале было жарко. И вообще, мне все очень не понравилось. Здесь зрелище устраивается на ринге, как в театре на сцене, но на удобства зрителей наплевать. Болельщики - закаленный народ. Я была не из их числа.

Боксеры вышли на ринг под вопли и свист. Весь зал кричал и так сильно топал, что дрожали кресла.

У Эдит личико сделалось маленьким и бледным, на нем не осталось ничего, кроме беспокойства. Она взяла меня за руку, как делала всегда в серьезных обстоятельствах. Я старалась держаться, но выглядела, вероятно, не лучше.

Закрывая глаза, я до сих пор слышу удары гонга, эхом отдававшиеся у меня в голове и во всем теле в тот вечер. И слышу, конечно, что говорили люди. Все, разумеется, были знатоками. Мы, к счастью, не очень разбирались, а то бы, наверно, не выдержали.

Среди публики были женщины в мехах, мужчины в смокингах. И множество типов в шляпах и с вонючими сигарами; они жевали окурки, жевали жвачку и сплевывали куда попало.

Все это терялось наверху в темноте и дыму, а ринг, как операционный стол, был освещен большими белыми лампами.

"Момона, я закрою глаза. Когда все кончится, ты мне

скажешь".

Ни на секунду она не закрыла глаз. При каждом ударе, который получал Марсель, она вонзала в меня свои ногти. Я ничего не чувствовала, мне было так же плохо, как ей.

Во время перерыва после первого раунда было видно, как живот Марселя втягивался, грудь вздымалась.

- Тебе не кажется, что он задыхается?

- Нет, он переводит дыхание.

Понимавший по-французски сказал:

- Он бережет силы.

Прошли второй и третий раунды, в четвертом Тони Заль рассвирепел. Он чуть не перебросил Марселя через канат. Эдит обезумела. Американцы как с цепи сорвались. Эдит взывала к святой Терезе, ругала Тони, стучала ногами об пол, а кулаками - по шляпе парня, сидевшего впереди нее. Очевидно, во время матча люди перестают быть нормальными. Парень не возмущался, он ничего не чувствовал.

Раздался удар гонга. Заль лежал на канатах, Марсель шел в свой угол. На середине ринга он обернулся и увидел, что Заль свалился, как куль муки. Марсель выпрямился и подошел к своим помощникам. Он был зеленого цвета.

Арбитр вывел Марселя на середину ринга и, подняв его руку, крикнул:

- Marcel Cerdan is champion in the world!*

______________

* "Marcel Cerdan is champion in the world!" - "Марсель Сердан

чемпион мира!" (англ.)

Клубок подкатил к горлу!

На мачтах взметнулись французские флаги. Раздались звуки "Марсельезы". Все встали. Эдит, бледная как полотно, молча держала меня за руку. Ее ручка лежала в моей, мягкая, как из воска. Я посмотрела на нее. Мы были одни среди всех этих орущих и хохочущих американцев. Многие ее узнали и вообще видели, что мы француженки. Они вели честную игру. Они подняли нас на руки с криком: "French, french girls!.."* Остальное до нас не дошло, это было что-то крепкое. Мы уже не понимали, на каком мы свете. Мы опьянели от волнения и усталости. Эдит была в таком изнеможении, что казалось, будто это она выиграла чемпионат мира. Победа Марселя была отчасти и ее победой!

______________

* "French, french girls!.." - "Французские, французские

девушки!" (англ.)

Несколько раз у меня мелькала мысль: "Бедная Маринетта, ведь это она, а не Эдит должна была быть здесь". Но как пела Эдит: "Такова жизнь!.."

И не время было об этом размышлять.

Парень, сидевший впереди нас, рассмешил Эдит, подарив ей измятую шляпу со словами: "Возьмите. Носить ее больше нельзя, но для вас - какой сувенир!"

Мы не пошли к Марселю в раздевалку, там было больше народу, чем в метро в часы пик, а Эдит надо было ехать на концерт в "Версаль".

Когда вечером она вышла на сцену, все встали, приветствуя ее. Из глаз у нее покатились крупные слезы, она их вытерла и сказала: "Простите. Я слишком счастлива".

Во время ее выступления вдруг раздались аплодисменты. Это в зал вошел Марсель. Он смутился и тихонько сел за один из столиков. После концерта мы подсели к нему, и он выпил с нами бокал вина.

Все посетители "Версаля" хотели бы быть на нашем месте! Как мы были горды! Это был наш чемпион.