Эдит Пиаф

Сколько времени провели мы в свое время в подъезде их конторы... в надежде, что они нас заметят. Но у нас был слишком жалкий вид. Я не забыла госпожу Бретон, маленькую живую брюнетку с умными глазами. А как она держалась, какой шик, какое изящество! Настоящая маркиза! Всегда была увешана драгоценностями, и браслеты красиво позвякивали.

"Когда мы с Реймоном пришли к ним в контору, обставленную

как гостиная, я поняла: "На этот раз все будет по-другому!"

"Маркиза" сказала мне:

- Вы рады, что выступаете в "АВС"?

Я ответила: "Это потрясающе!" От волнения я не могла

придумать ничего другого.

- Только есть одно маленькое затруднение. Вы "американская

звезда" в программе с Шарлем Трене. Ваше имя "Малютка Пиаф" рядом

с его именем совсем не смотрится на афише.

Она сказала это очень мило, но твердо. Я подумала: "Ну,

опять все сначала, как с Лепле. Придется снова менять фамилию".

- Я хочу вам кое-что предложить. "Малютка" - это подходит,

скорее, для кабаре, и потом, оно уже вышло из моды. Что вы

скажете насчет "Эдит Пиаф"?

- Очень хорошо,- ответил Реймон.

Мы выпили шампанского. Она вылила мне несколько капель на

голову.

- От имени Песни я нарекаю тебя "Эдит Пиаф".

- Вот, потрогай мои волосы, Момона. И я принесла пробку от

бутылки, спрячь ее! (Сколько же эта пробка путешествовала с нами!

Но потом я ее потеряла.) "Эдит Пиаф"... как ты это находишь?"

Раз она была довольна, разумеется, я с ней соглашалась, но мне все-таки было немного жаль расставаться с "Малюткой". Кусок прошлого, как часть обветшавшей стены, сразу обрушился на глазах. Эдит этого не видела, а передо мной легла груда старых камней, и тоска сжала сердце.

Реймону не пришлось заниматься ни платьями, ни прической, ни косметикой. Эстафету подхватила "Маркиза", которая на всю жизнь полюбила Эдит. Перед премьерой она повела ее к одному из лучших модельеров, Жаку Эм. Эдит рассказывала мне, захлебываясь от восторга:

"Ах, Момона! Если бы ты видела! Какие залы, продавцы,

платья! До чего красиво! Когда у меня заведутся деньги, ты тоже

будешь там одеваться. Помнишь, как мы глазели на витрины "Для

всех" или "Все для всех", когда шли из "Жерниса"? Мы обмирали

перед платьями за девятнадцать франков! Как же нам тогда было

мало надо, ничего мы не понимали!

"Маркиза" сказала, что платье, в котором я выступаю, я не

должна больше нигде носить, кроме сцены, и что мне нужно накупить

себе туалетов для приемов, для коктейлей, для всей этой шикарной

ерунды. Что ты об этом думаешь?"

Я уже ни о чем не могла думать. События захлестывали меня. Я

не поспевала за Эдит. Я задыхалась в этой гонке. Вместо одного

вдоха мне приходилось делать два.

"Маркиза" выбрала для Эдит фиолетовое платье с накидкой на

подкладке цвета пармской фиалки. Она была в нем такой прелестной!

Да, у мадам Бретон был вкус! Она повела ее также в институт

красоты. Но там Эдит взбунтовалась:

- Кремы, лосьоны - еще туда-сюда. Нежные, душистые. Но

декоративная косметика не для меня. После их рук выглядишь куда

хуже, чем до! Потом, ведь я себя знаю, я к себе привыкла. А когда

я смотрю на себя в зеркало и мне улыбается незнакомая клоунская

рожа, я готова в нее запустить чем попало."

За три недели до генеральной Эдит перестала спать, есть и пить.

"Момона, я больше не могу выносить Реймона. Его всезнайство

сводит меня с ума. Он хочет, чтобы я брала уроки пения, уроки

сольфеджио. Никогда этого не будет. Я сказала "нет"! Я тогда

потеряю все, что имею".

И не сдалась. Готовая учиться всему, чему угодно, ради своей профессии, в этом она была непреклонна.

"Он мне осточертел со своими советами, у меня от него

мигрень: "Делай то...", "Не делай этого...", "Говори так, а не

так...", "Пой, не кричи...". Он задурил мне голову, я не

соображаю, что он мне говорит.

Уроки я решила брать, но по-своему, в одиночку. Мари Дюба

выступает в "АВС" как раз передо мной. Я буду ходить слушать ее,

и ты будешь ходить со мной".

Я работала на заводе, у меня был муж. Мне было нелегко, очень нелегко... быть сестрой Эдит! Если она что-нибудь решала, то не считалась с другими. А я была слишком горда, чтобы рассказывать ей о своей скромной жизни. Да она бы меня и не поняла, это было слишком далеко от нее. Она бы махнула на меня рукой, и все.

Приходилось выкручиваться. И в течение двух недель, каждый вечер, а иногда и днем, когда был утренник, мы ходили слушать Мари Дюба.

"Ай, какой урок! Момона, да посмотри на нее! Послушай ее!"

Вплоть до последнего концерта Эдит открывала для себя все новые профессиональные приемы, которых она прежде не замечала. Именно наблюдая Мари, Эдит поняла, что сам выход на сцену, движение по ней, жесты, паузы, молчание на музыке - пунктуация песни.

"Посмотри, Момона, вот она вышла, еще не открыла рта, но она

уже живет. Реймон мне все хорошо объясняет, но это слова. Ее я

вяжу. И понимаю, почему она делает то или это. Все становится

ясно".

Эдит не собиралась подражать Дюба, она никогда никому не подражала; ей хотелось проверить себя. Мари была для Эдит тем маленьким камешком, которым проверяют золото, когда вы приносите в ломбард сдавать драгоценности. Восхищение Мари Эдит сохранила на всю жизнь.