Эдит Пиаф

- А Реймон?

- Успокойся. Его мобилизовали. Так ты едешь или нет? Собирай

вещи, бери такси. Ключ верни консьержке.

Как всегда, она подумала обо всем, но, как всегда, не

подумала, свободна ли я. Я принадлежала ей, моя личная жизнь в

расчет не принималась. Реймон уехал, она одна: меня с ней нет,

значит, вина на мне!

Расставаясь с улицей, на которой жила, улицей Расставания

удачное название!- я не знала, на каком я свете. С каждым

оборотом колеса меня все сильнее охватывала радость. Сердце

переполняло счастье. Мы снова будем вместе! В такси я поняла, что

жизнь, которую я вела с Эдит, держит меня до сих пор, как

наркотик.

Так и не успев разобраться в мыслях, я оказалась в ванной

комнате Эдит в отеле "Альсина". Сидя на крышке биде, я смотрела

на нее во все глаза и слушала. Для меня это была резкая перемена

декораций! Настоящую ванную комнату я видела впервые в жизни, и

она принадлежала Эдит, значит,- нам. Я сразу же поняла, что

"заседания в ванной" займут в нашей жизни большое место!

- Ты рада, Момона?

- Конечно!

- Вот и хорошо. Дай мне шпильки.

Так снова началась наша жизнь с Эдит.

Эдит любила менять прически. Она была очень ловкой и сама

себе укладывала волосы. Парикмахеры ее раздражали. Она к ним

ходила, только когда бывала в очень хорошем настроении.

Все жизненно важные решения Эдит принимала в ванной комнате.

Мы там всегда бывали одни. Ни один мужчина не смел нам мешать. Мы

часами болтали, как сороки, обо всем: о работе, о планах, о

переменах в жизни. Здесь принимались великие решения,

произносились клятвы". Чем больше расширялся ее кругозор, тем

разнообразнее становились темы наших разговоров.

Ее мужчины мало знали ее. Эдит подключала их только к одной

теме - любви, с ними она говорила только об этом. На другое они

не имели права, к ним был функциональный подход.

Эдит всегда делала вид, что она не кокетлива, что это ее не

интересует. Она очень хорошо поняла, что это не в ее образе.

"Я совсем простенькая девочка. Дочь народа, дитя природы...

Цветок, выросший на мостовой, я даже не хорошенькая!" И скромно

добавляла: "Я знаю, что я не красавица, что я не Грета Гарбо".

Говорила, но сама так не думала. Это было частью ее легенды,

которую она умело создавала! В газетах и журналах писали, что она

незаметная маленькая женщина - только что не горбатая!- что вся

ее красота в таланте, что в нем ее величие. Эдит повторяла это за

ними, но не была от этого в восторге. Когда мы оставались вдвоем,

она оценивала себя иначе:

- Посмотри на меня. У меня глаза не обычного цвета: цвета

фиалки, рот подвижный и красивый. Может быть, лоб немного

большой, но это лучше, чем низкий и узкий. Так я не выгляжу ни

глупой, ни ограниченной. И потом, это не страшно, смотри, челка

и он стал меньше!"

Она любила посмеяться, и тогда косметические маски, которые она накладывала себе на лицо, покрывались трещинками:

- Момона, смотри, моя штукатурка облупилась! Тем лучше, попробуем другую. Эта не годилась!

Для торговцев косметикой Эдит была идеальной клиенткой, о какой только можно мечтать.

- Момона, посмотри эти рекламы в газете: "Соблазняйте мужчин клубничным кремом доктора X...", "Вы останетесь вечно молодой, если будете пользоваться клетками каких-то эмбрионов", "Все ваши морщины стираются, ка резинкой" и т. д. Ты в это веришь?

Я в этом вопросе всегда была очень осторожной.

- По-моему, тебе это не так уж нужно.

- Это придет. Лучше предупреждать, чем лечить.

Она покупала все, что ей попадалось на глаза. В первый день она восклицала: "Посмотри! Это что-то потрясающее! Я себя не узнаю!" На второй или третий день она уже говорила: "Ничего особенного. Наверно, есть лучше. Попробуем другое".

По сути, она ни в чем не нуждалась. У нее была восхитительная, бело-розовая, нежная кожа. К тому же нечувствительная! Это был дар природы. Раньше Эдит употребляла марсельское мыло, розовые маленькие кусочки с чудовищным запахом. Таким мылом только сковородки чистить!

У нее были прелестные, как у ребенка, ушки, прозрачные, как фарфор, и очень красивой формы. Но что у нее было совершенно необыкновенное, так это руки. Узкие, маленькие, они излучали чудесное тепло. Когда она брала вас за руку, это тепло доходило до сердца и заполняло его целиком.

Я была счастлива. Подавала ей шпильки, бигуди, баночки с кремом, слушала ее с ощущением блаженства и полной безопасности. А мир у нас под ногами был так же надежен, как Везувий во время извержения.

Выйдя из ванной, я увидела на стуле у стены китайца, а в кровати человека в шелковом халате, читавшего газету. Я подумала: "Не может быть, у нее их двое: желтый и белый!" Но не успела ничего произнести, как Эдит сказала:

- Момона, это Поль Мёрисс, он живет с нами, а это Чанг, мой повар.

Поль с недовольным видом встал.

- Если бы ты меня предупредила, Эдит, я бы надел пиджак.