Едкое солнце

Эта гордая, бескомпромиссная фраза – «Теперь там счастлива я». Поглядите-ка на эту святошу, Мессалину-мастерицу – соорудила себе спасательный плот от бренных печалей будничных. А мне шитьё-садоводство всучить пыталась. Лицемерка! Дрянь! Гадина! Дважды лицемерка. Вот же дрянь! Лжемадонна. Ненавижу! Ненавижу! Придушила бы, честное слово!

Я сварила кофе, вышла на террасу, сев так, чтобы видеть лестницу в глубине дома. Вскоре моим вниманием завладела моя трясшаяся нога. Тряслась она долго и поразительно мне знакомо – с раздражением брошенной женщины. Я просидела около часа, пережила многие вспышки ярости, гнев сменяла обида, и слёзы не раз обожгли моё измученное лицо. Я мысленно добавила в копилку обид пощёчину, вспомнила другие пустяки и более серьёзные вещи (выходку крёстной при Сатурнино я теперь расцениваю как грубое вмешательство в частную жизнь, без неё я прекрасно завершила бы вечер, не вдаваясь в подробности гадкой мужской сущности прохвостов типа Сатурнино).

Потом всё утихло, я потеряла счёт времени, пока не подул ветерок и не напомнил о моём жалком положении. И тогда уж взвинтилась я по новой, подскочила, схватила яблоко из блюда, вгрызлась в него, попутно неустанно ненавидя всех, кого смогла вспомнить (и Нино зачем-то под раздачу попал). И вот они – шаги на лестнице. Ботинки Пьетро. Валентина-то у нас, как выпускница балетной школы, порхает – правда, с виду это уже больше моль, чем балерина.

Я быстренько кинула себя обратно в плетёное кресло, засунув под себя ноги, чувствовала – физиономия сейчас треснет от ехидства. А вот и он, герой сегодняшних сводок, медленно спускался, попутно заправляя рубаху в штаны. Из ладони его выпала бумажная банкнота. Он поднял её, не глядя сунул в карман. Он продавался, вот оно что…

Но меня тут же отвлёк его молчаливый взгляд, глаза, подёрнутые дымкой. Я попыталась отыскать в них обиду, ведь тогда бы я смогла пожалеть его, утешить, сказать, что я его прощаю. Он ничего вокруг не видел, не желал видеть – так мне показалось, – и моё тело само вжалось в кресло, захотело слиться с ландшафтом, стать невидимым. Я постаралась не двигаться, но ветер будто нарочно играл с моими волосами, как с кухонными занавесками.

Пьетро пересёк маленький коридор неслышно, подобно тени летучей мыши, и скользнул в парадную дверь. Меня, как любой другой предмет, он не заметил. Я облегчённо выдохнула; всё моё существо воспротивилось скандалить с человеком, с которым я даже не обмолвилась ни разу приветствием. Он удалился на виноградники, к своим прямым обязанностям. Опять я наблюдала его спину. Всё казалось столь обыденным, будничным. Кроме этого его взгляда в никуда, выражения лица – гордого и в то же время таящего некую страшную тайну. В этот раз меня глубоко тронуло его загадочное спокойствие.

Мысли прервала главная звезда моего ревю, известная как гадкая Валентина. Встречайте! Она вплыла на кухню в шёлковом халате-кимоно, и я впервые увидела её без собранных на затылке волос, они рассыпались по плечам волнами. Я наивно полагала, вычитала где-то, что женщина после акта любви молодеет на глазах. Я бы не сказала, что синьора как-то посвежела, во всяком случае, отдохнувшей я бы её точно не назвала – но какой уж тут отдых! Безусловно, с её лица легко считывался экстаз или его следы – это при том, что я экстаза раньше в глаза не видела. Но любые знакомые мне чувства – волнение, трепет, упоение – не дотягивали до этой её экспрессии. Значит, это был экстаз. В её дыхании не остыло ещё возбуждение. Как бы я хотела сейчас дышать этим же ритмом!..

Валентина поставила вариться кофе. Наконец она приметила меня на террасе, изобразила удивление:

– О, дорогая, вы уже вернулись?

– Вы не рады?

Она пригладила волосы и улыбнулась.

– Конечно, рада. Просто думала, что вы останетесь ещё на некоторое время в городе.

Святые небеса!

– Вы вправду могли так думать? – дерзко сказала я.

– Конечно. Я думала, что вчера дала вам это понять.

– Вы ошиблись. Я здесь уже больше часа. – Я едко улыбнулась.

– Вы голодны?

– Ну, только если духовно.

Брови синьоры чуть дёрнулись вверх, но она продолжала мягким голосом:

– Как прошли танцы?

– Бросьте, крёстная! Что вы ко мне прицепились? Вы знаете меня лучше, чем я сама, со мной-то всё ясно. Вы про себя расскажите. Просветите, как это у вас так ловко всё получается.

– О чём вы, милая?

– Да вы же находка! Вы же у нас, оказалось, искусница в любом деле, так ведь? Ну, мне ли не знать. Я уже час как тут, а вы… всё это время вы так увлекательно читали Пьетро отрывки из Библии, что мне уже самой стало интересно, о чём там пишут.

– Вы видели Пьетро? – спросила она обычным тоном.

– Я не слепая, крёстная. – Я посмотрела ей в глаза прямым взглядом, который спрашивал: «Надеюсь, ваши чресла довольны?». – Отброшу мораль, что вы скармливаете другим, но не себе. Предположу, что вы очень хороши, раз такой молодец находит время для вас в своём графике. Ах да, вот досада, я заметила у Пьетро банкноту, принятую из ваших искусных рук…