Едкое солнце

Я откинулась назад, вздёрнув подбородок, неотрывно глядя на Валентину. Она кивнула, в её лице промелькнул интерес.

– Да, Пьетро уделяет мне время, не скрою. Да, я плачу ему. Но, дорогая, он беден и берётся за разную работу, пора бы и вам знать, что деньги не растут на деревьях, как апельсины.

И тут я залилась фальшивым смехом, надеясь уколоть, да побольнее, оскорбить эту ведьму.

– Я всё поняла, крёстная, всё. Вы завидуете – мне, моей молодости, коже на моих руках, а своими страшными руками вы злостно отпугиваете моих поклонников. Знаете, кто вы? Вы – старая злая завистливая женщина, облезлая кошка, и покупать бедного юношу – ваша последняя возможность испытать любовь, которая ко мне липнет, едва я выхожу на улицу!

В доказательство вышесказанному – но больше самой себе – я немедленно сбежала с террасы и отправилась к виноградникам. Пьетро уже далеко был, кромсал побеги, взобравшись на изгородь. Подойдя, я встала за его спиной и прочистила горло. Вблизи его ножницы издавали довольно жуткий неприятный скрип. Я вся кипела.

– Привет, – вобрав всю нежность в голос, произнесла я.

Не поворачиваясь, он равнодушно продолжал стричь. Я выдохнула и нервно зачастила:

– Ладно… Послушай, я знаю, что нравлюсь тебе, иначе ты бы не смотрел на меня спящую, ведь так? Конечно, если ты не извращенец какой…

Зачем я это ляпнула? И немудрено, что я оставалась для него пустым местом. Но какое поразительное, неслыханное хладнокровие с другой стороны! Тут уж с языка моего полетело:

– Послушай, ты, наверно, думаешь, что я тоже пришла уговаривать? Прошу не путать меня с Валентиной, я за такое не плачу. Мне самой кто угодно заплатит! И не какую-то банкноту…

Что я несла! Не так, не так я представляла наш первый разговор!

Он тяжко вздохнул – кажется, я его обидела.

– Пьетро, извини, Пьетро, я…

Он молча слез, подошёл к следующей лозе, вскарабкался. Всё это время со мной разговаривала только его спина, широкая и длинная, она, как щит, отражала все мои нападки и колкости.

– Пьетро, это глупо…

Сколько презрения, какая усмешка! Я взбесилась, крикнула:

– Самовлюблённый дурак!

Развернулась и помчалась обратно; думаю, точно могла укусить первого встречного. Как часто бывает, когда, обидев кого-то, мы, защищаясь, обижаем его ещё сильнее. Впрочем, и он меня обидел. Оскорбил, сумел, не сказав ни слова. Внутри всё требовало мести за эту их с Валентиной издёвку. Ведь если Пьетро меня любил – а с чего-то я это втемяшила себе в голову? – значит, с Валентиной он так поквитался за моё последнее свидание с Нино, за то, что я не вернулась вчера. Но как он смеет со мной так обращаться! Я не его ножницы или мопед, я не вещь и никому не принадлежу! Я готова была это доказать. Прямо сейчас.

Глава 10

– Пойдём!

Нино дёрнулся. Он читал газету, лёжа на диване, и мой возглас его перепугал. Я влетела в хозяйский дом и схватила Нино за руку.

– Что случилось? – не понимал он.

Я потащила его, растерянного, прямо в виноградники. Я молчала, он больше не задавал вопросов. Мы взошли на холм и оказались между изгородями, за одной маячила спина Пьетро. Нино покорно ждал любой моей команды. В тот момент он не значил для меня ничего, он был хорош, я ощущала его сентиментальность и понимала, что не хотела его ещё больше, чем вчера. Над нами плыли серебристые облака, похожие на барашков.

– Поцелуй меня, – попросила я.

И он прижал ладонями моё лицо к своему. Его губы начали исследовать меня. Дрожащими руками, противясь и повинуясь внутренней горечи, я расстёгивала ему брюки. Нино покорился моей настойчивости, повалил на землю и быстро овладел мной.

Я увидела небо, большое и белое, ощутила сильные толчки крови в голову, в уши, я ничего не слышала и не хотела ни слышать, ни видеть, я хотела только одного – кричать. Нино даже не понял, как больно он мне только что сделал. Он завёлся до пределов, которых я у него не знала, и, по-видимому, своей чувствительностью он пользовался только в разговорах. Мне казалось, что я умирала, меня покидали силы, душа уходила с вырывавшимися стонами, сдавленными под тяжестью тела Нино.

На мне было лёгкое платье молочного цвета, доставшееся от мамы, которое я больше не смогу носить. Сожгу его или закопаю. Я не хотела, чтобы Нино сейчас смотрел и пугался. Мне самой стало страшно, я, в сущности, не думала, каким постыдным и неприятным мог оказаться этот момент. Но таким он оказался. Я принялась стонать громче, чтобы заглушить предательскую боль и ещё чтобы мой голос был непременно услышан адресатом, и, вероятно, в тот момент Нино подумал, что я самая грязная из всех грязных потаскушек.