Едкое солнце

Внизу хлопнула дверь, вышел Пьетро и остановился прямо подо мной, под выплёскивавшимися цветочными каскадами. Я только сейчас поняла, что бугенвиллея не пахнет. Надо же, такое изумительное творение – и начисто лишено запаха. По-моему, цветы должны пахнуть, чтобы сводить с ума, как нарциссы, например. А если цветок в жизни и на картине одинаково прекрасен и ничем не отличается, какой в нём прок? Точно в нём нет души.

Пьетро крутил головой, смотря по сторонам. Кого он искал? Валентину? Или меня? Чтобы напустить в очередной раз тумана. Своими бездонными глазами, исполненными светлой печали, своей трогательной улыбкой, которая давалась ему так легко и естественно, своим «лопоухим» поеданием пищи…

Я с трудом оторвала от пола тяжёлый горшок с цветком и из последних сил вытянула руки. Теперь горшок был прямо над головой Пьетро. Было так тихо, господи, как тихо! Но Пьетро ведь ничего не слышал, совсем ничего, включая меня. Я прошептала его имя, почти беззвучно – Пьетро! Я прощалась с ним. И – не знаю, почему – он всё-таки меня услышал.

Он обернулся и поднял голову, и я увидела его лицо, полное покоя и смирения. Его глаза нашли мои, его губы улыбнулись так же кротко и любяще, как раньше. И я поняла, что не смогу… нет, не смогу… Мои руки мгновенно ослабли… горшок выскользнул из ладоней и полетел вниз… Я упала и, кажется, стукнулась головой о пол…

Глава 8

Я очнулась сломанной растоптанной веткой, неспособной шевелиться. Перед глазами что-то розовело. Постепенно краски обрели очертания чудесных лепестков. Я лежала на балконе. Заря только-только накинула свой нежный полог, виноградники, холмы – ещё дремали. Мне удалось подняться, ухватившись за перила одной рукой, другая рука придерживала нывшую голову. Что я тут делала? На этот вопрос долго не подбирался ответ, затем, по мере того как рассвет наливался кровью солнца, я начала что-то смутно припоминать. Пьетро. Балкон. Горшок, я его держала… Какой-то гулкий стук отдавался болью в моей голове. Вероятно, так пульсировала боль в висках.

Я глянула вниз. Нет, никаких разбитых горшков, только гравий. Должно быть, привиделся кошмар. А Пьетро, ублажающий Валентину? Этого тоже не было? Тогда что я здесь делала? Где Пьетро?

Переход от света к мраку, повисшему в зашторенной комнате крёстной, оказался резок для больной моей головы, и я поспешила к лестнице. В прихожей меня зацепило лохматое пугало в зеркале, я притормозила удостовериться – это была я. Потерявшаяся, испуганная, жалкая кукла, потрёпанная чьей-то рукой. В сомнениях, в страхе кукла вошла в свою комнату, ощутила холод каменного пола…

На кровати лежало что-то, вроде, коробка, ну да, она была перевязана лентой, сверху алел бант. Это подарок. Подарок. Мне. Погодите… Я медленно развязала бант, подняла крышку и, сделав резкий вдох, онемела. Почему? Почему же вид музыкальной шкатулки из антикварной лавки в Сиене так меня встревожил? Я чего-то не учла? Что-то начала понимать? Я натворила что-то непоправимое? И зачем только мои напуганные руки потянулись открывать крышку шкатулки! Как будто не знали они, что польётся мелодия, а хрустальная балерина зайдётся танцем, что от всего этого мне станет только хуже.

Механизм в шкатулке крутил балерину, играл музыку, а я стояла и постепенно начинала задыхаться от слёз. Ведь я не понимала ровным счётом ничего… Откуда этот стук в моей голове? Он длился уже вечность, монотонный, далёкий, противный звук. Я посмотрела в окно. Небо над оливковой рощей тронули мягкие тона рассвета из абрикосовой палитры. Но меня не интересовал рассвет, меня тревожил этот стук, доносившийся с горизонта, из-за рощи.

Я вылезла в окно и с некоторой опаской побрела мимо олив, преодолела спуск, подъём, и вот я уже подходила к одинокому буку на холме. Стук рождался прямо за ним, там что-то происходило. Я принялась ступать ещё медленнее, осторожнее, точно шла по минному полю. Постепенно на другом склоне из-за мощного ствола дерева моему взору открылось большое, вытянутое, завёрнутое в простыни и перевязанное верёвками что-то. Рядом была вырыта яма. В яме Валентина орудовала киркой.

Я еле смогла выдавить из себя:

– Что вы делаете?

Она выглядела неважно: без макияжа, волосы убраны, но кое-где выбивались и неряшливо торчали в стороны. Она прервалась на пару секунд, чтобы поднять ко мне лицо, серое, внезапно постаревшее, и, мельком улыбаясь, произнести:

– А, здравствуйте, дорогая.

Мой взгляд боязливо вернулся к завёрнутому в простыни.

– Что это?

– Сами знаете, – уже не отвлекаясь от кирки, сказала синьора.

– Нет, не знаю… Уверена, что не знаю…

– На вас не похоже, вы всегда в курсе своих дел.

– Что произошло?

– Вы мне скажите.

– Я проснулась на вашем балконе… Ничего не помню… Ничего…

– Не бойтесь, я вас ни в чём не упрекну. Как ваша крёстная, я обязана вас оберегать.

Я перешла в неуверенную атаку:

– А где ж вы были, когда я решила напиться? Чем таким важным были заняты?

– Стало быть, вы помните, как напились?

– Помню! Всё помню. Вам не удастся снова сделать из меня дуру!