Эдуард Стрельцов

Так что слова о том, что Эдуард Анатольевич входил в дом каждого болельщика, надо понимать точно, но не буквально.

Несомненно, вовремя вернулись и характеристики от партнёров. Вновь хочется процитировать М. Д. Гершковича: «Он очень неординарно мыслил. Не только для противников, но и для нас. Мы же, как и все нормальные люди, воспринимали футбол, как нас учили». А Стрельцов-то что, ненормальный? Да нет, объясняет Михаил Данилович: уникальный он. По стрельцовскому мнению, открываться нужно не в удобном свободном месте, а там, откуда можно забить гол. Где нет ещё ни своих, ни чужих, зато позиция убойная. Вот туда Эдуард Анатольевич мяч и отдаст. Как? Трудно сказать. А только ведь получалось же иногда.

И, выходит, если итожить впечатления от того фильма, прощание получилось с некоторым выходом на будущее. Страна признала Стрельцова жертвой. Это в действительности очень важно. К тому же он признан футболистом, без преувеличения, выдающимся. Про доброту его, отзывчивость также рассказано немало. А уж превосходная, как всегда, музыка Алексея Рыбникова вроде как должна окончательно привести к полному согласию с авторами ленты...

Но — не получается. Странно смотрится уже начальный посыл: «Русский футболист. С одной стороны, непревзойдённый, как Левша у Лескова, мастер, а с другой стороны, — Обломов, не реализовавший огромные возможности». Бесспорно, приятно, когда футболист вводится в ряд бессмертных героев родной литературы. Вопрос в ином — насколько уместно и безошибочно?

Ведь тот же Левша, подковав блоху, заканчивает очень плохо: выпив на спор с англичанином, погибает в «простонародной больнице... где всех неведомого сословия умирать принимают». И способности Обломова тяжело оценить, потому что он никогда ни за что не принимался, зато, если кто забыл, отвесил знатную пощёчину негодяю Тарантьеву, защищая честь своего друга Штольца. Стрельцов лишь однажды и может быть соотнесён с Ильёй Ильичом: когда за Валентина Козьмича весной 57-го заступался в истории с минчанином Артёмовым.

Несомненно, никто не запрещает анализировать характер советского футболиста, сравнивая его судьбу с судьбами классических персонажей. Хотя схема, если вдуматься, заявлена простая: способный, но ленивый.

Так удобнее объясняться учителям на родительских собраниях. А вот для Эдуарда Анатольевича, мне кажется, эта формула весьма примитивна. Не укладывается он в прокрустово ложе морализаторства с набором нужных и ненужных клише. Пусть и были в его жизни глупости — кто ж спорит.

При этом всю жизнь Стрельцов оставался вне стандарта. Его любили, и он любил — а какая-то малая и твёрдая частичка его души не позволяла уподобиться чему-либо и кому-либо.

Хотя бы потому, что он не лентяй. Он был очень большой труженик. И дело здесь не в надоевшем кому-то пресловутом «поле, что никогда не покидало его». Или не только в нём. Всё то, что затем оборачивалось перед зрителем блистательной импровизацией, нужно шлифовать. Так как импровизировать можно лишь тем, что имеешь, что накопил, что подсмотрел, что в себе вырастил. А это всё — большая работа.

Кроме того, он мягко — и одновременно непреклонно — отстаивал собственные взгляды на футбольном поле. И не сказать, что безболезненно. Всё-таки год-другой мог сыграть и в сборной (про «Торпедо» сказано выше), а видите — не получилось.

Зато вроде как пришло признание через несколько лет после смерти: с 1997 года лучшие российские футболисты стали получать премию под названием «Стрелец». Бесспорно, хорошо. Гложет одно: пораньше бы. И учиться у него могли не одни мальчишки. Учились же люди в клубе и сборной.

Именно такой мотив основательно сегодня забыт. Стрельцов «нулевых» застыл для многих давно сделанным и выдержавшим немало копий портретом. Не парадным. Но одним и тем же.

Сосредоточимся пока на положительных впечатлениях. Всё-таки появляются неоднократно здесь упомянутые книги А. В. Сухомлинова (1998) и Э. Г. Максимовского (2001). Эти две работы принесли огромную пользу. Суть даже не в том, что народ наконец ознакомился с материалами дела, заведённого на него. В данном случае можно говорить об ином: человек и гражданин в самые советские что ни на есть времена поставлен был вровень со всей государственной системой. И если оказалось, что означенная система вынуждена начать действовать против него одного — действовать многообразно и энергично, используя все рычаги и регистры, — то какого же масштаба был этот гражданин и человек? Решения-то принимались на самом высоком уровне.

Да и вообще, стремление обоих авторов пробиться в тот неласковый май 1958 года во многом меняет представление о 90-х годах. Какие же они «лихие», если люди недвусмысленно желают разобраться, понять, оценить? Не рубя притом сплеча.

И надо признать, что расследование прошло спокойно и достаточно объективно (при естественных эмоциональных всплесках — главным образом у Э. Г. Максимовского). Недаром ссылки на обе книги идут во всех дальнейших публикациях (данная работа — не исключение), а также документальных фильмах о Стрельцове.