Едва замаскированная автобиография

— Нет, я не хочу быть слишком несправедлив к ней, обычно нам очень хорошо вместе, просто я все еще раздражен тем, что случилось на днях, настолько, черт возьми, раздражен — не обращайте внимания, что я ругаюсь, — черт, я и буду ругаться, потому что я вдруг понимаю, насколько, черт возьми, я до сих пор зол. Даже не на нее. Скорее на себя, за то, что я такое жалкое создание.

Кэсс выжидающе держит ручку над блокнотом.

— Вы слышали имя Мариэллы Фрострап?

— Телеведущей?

— Да. Так вот, из-за Симоны я не пришел на назначенную с ней встречу.

Я подумывал о том, чтобы изменить здесь ее имя, как я изменил большинство имен — Симоны, например, — но потом подумал, что Мариэлла не станет возражать, а рассказ в значительной мере потерял бы значимость.

То есть допустим, что я назвал бы ее «красивой блондинкой, хриплоголосой телеведущей Сьюзи Старк». Суть вы поняли бы, но создали бы в голове некий обобщенный женский образ и не так внимательно ждали бы, чем закончится рассказ.

А вот если я скажу, что девушку в этой истории звали Мариэлла Фрострап, вы возмутитесь. Вы подумаете: «Что это за придурок, который не пришел на свидание с Мариэллой?» И будете правы, потому что я и был придурком, я себе этого не простил и, наверно, никогда не прощу.

И глупость в том, что это не предполагалось как свидание. Мы с Мариэллой были просто друзьями. Я с ней встретился однажды в подпитии на какой-то вечеринке шоу-бизнеса после представления. Насколько я помню, она была вместе с Пэтси Кенсит. Мы поболтали, хорошо поладили, и, встретившись еще несколько раз, мы стали не то чтобы близкими друзьями, но явно больше, чем знакомыми.

Итак, через пару месяцев после нашей встречи я говорю Мариэлле: «Дорогая, нам с тобой обязательно нужно вместе пообедать» (очевидно, с легкой иронией), и она, посмотрев в свой календарь, видит, что все совершенно расписано, но во вторник через три недели она сможет со мной встретиться. Что я думаю о «Groucho», в час? Договорились.

И вот вечер накануне этой встречи, я дома у Симоны в Майда Вэйл, и мы чем-то заняты — чем может быть занята пара, живущая вместе два или три года? Готовим еду? Смотрим ТВ? Курим? Пьем?

— Какие у тебя планы на завтра? — спрашивает Симона.

— Ничего особенного, — говорю я небрежным тоном, прямо противоположным внезапно охватившей меня при этом вопросе панике. — У нас ведь что-то связанное с твоим Мальборо в Heaven?

Понимаете, Симона — модель. Не модная модель — такой удачи я лишен, — а рекламная модель: одна из тех миловидных девушек, которых стоят рядом с машинами на автошоу и показывают в улыбке зубы, или маршируют в ярких костюмах на Гран-при, или раздают бесплатные сигареты либо бесплатные рюмки водки на рекламных мероприятиях. Симона в этом преуспела. В результате нам много чего достается бесплатно, мы ходим на такие крутые вечеринки, куда меня могут не пригласить как журналиста, и мы часто проводим время с действительно знаменитыми людьми, общаясь с ними по имени. Что мне нравится.

— Я имела в виду — до этого, — говорит она.

— Да всякие мелочи, — говорю я, чувствуя растущее напряжение. — Какой-то дерьмовый ленч для прессы в Национальной галерее по поводу новых приобретений. Наверно, слышала о Лукасе Кранахе Старшем? Я — нет. Потом ленч с Мариэллой, потом нужно закончить это проклятое книжное обозрение, а я все еще не могу решить, нравится мне книга или нет, потому что…

— Мариэллой Фрострап?

— Угу. Да.

— Ты об этом молчал.

Я чувствую, как краснею, что совершенно несправедливо. Повторяй за мной: мне не за что чувствовать себя виноватым.

— Мы договаривались давным-давно. Наверно, я тогда тебе говорил.

Когда Симона злится, ее глаза темнеют. Как будто в нее вселяется дьявол. Это и происходит сейчас.

— Нет, — выпаливает она.

— Что — нет?

— Нет, ты никогда не говорил мне, что собираешься обедать с Мариэллой Фрострап. Такую вещь я бы запомнила.

— Ты так говоришь об этом, что можно подумать, будто мы забронировали отель, а не договорились пообедать.

— Кто знает.

— Черт подери, ты же сама встречалась с ней. Она не такая. Кроме того, у нее есть приятель.

— Уверена, что это ее никогда не останавливало.

— Как ты можешь быть такой злопамятной. Ты же говоришь об одном из моих друзей.

— Хорошо. Значит, ты на ее стороне против меня?

— Мне тебя просто жаль. Ты совершенно жалкая женщина.

Я наливаю себе еще, умышленно обходя Симону, и скручиваю сигарету. Скручиваю методично, с совершенно напускным спокойствием, обдумывая при этом способ совершенно сокрушить Симону. Идеальный способ — ничего не делать. Больше всего она ненавидит, когда я становлюсь холоден и молчу. Проблема в том, что мой мозг настолько помутился от ярости, что я вряд ли смогу выдержать.

— Вот что происходит, когда я говорю правду, в следующий раз я сначала подумаю, стоит ли, — говорю я.

— Ты и в этот раз не собирался говорить правду.

— Чушь какая. Ты спросила, и я тебе сказал.

— А если бы не спросила, ты никогда и не сказал бы.