Эдвард Мунк. Биография художника

Художник пережил самый настоящий нервный срыв. По описанию Шифлера, Мунк в прямом смысле слова потерял дар речи и побледнел так, что «актер, игравший Освальда, мог бы ему позавидовать»; у него отнялась правая нога, а когда к нему вернулась речь, он мог говорить только по-норвежски. Мунк с трудом нашел какую-то гостиницу, снял номер и лег в постель. А утром в трамвае он устроил скандал и стал звать полицию, потому что вообразил, что его обманули на тысячу марок.

На следующий день Шифлер нашел его «в жалком состоянии в постели, а на ночном столике стояла наполовину опорожненная бутылка вина». Оправившись немного, Мунк совершил единственный в эти дни верный поступок: сел на поезд и уехал в Бад-Кёсен.

Вести о происходящем дошли до Герберта Эше, и он попытался вмешаться. Эше настоятельно советует Мунку ехать на лечение в санаторий. Но Мунк к совету не прислушался, хотя Равенсбергу признается, что дошел до края: «В Берлине со мной случился самый сильный припадок из всех, которые я когда-либо испытал». В конце ноября он пишет Шифлеру:

В Берлине я пережил ужасный удар и только теперь постепенно прихожу в себя. Река моей жизни снова потекла спокойно, как Залек [имеется в виду река Зале], а пережитые бури остались позади, как развалины старых башен на берегу, вокруг которых вьются черные вороны.

Из-за нервных срывов и пьянства Мунк не смог сразу приступить к работе. Только спустя несколько дней он берется за новый заказ – тоже для театра: ему заказали эскизы к «Гедде Габлер» Ибсена.

Мунк приходит к выводу, что лучше всего прекратить сотрудничество с «Комметер». Хотя инициатива, скорее всего, исходила не от него – гамбургская фирма заявила, что в интересах обеих сторон ликвидировать контракт либо незамедлительно, либо в апреле после финансового отчета, поскольку «сотрудничество при подобных обстоятельствах не может удовлетворить ни одну из сторон». Мунк соглашается. «Комметер» считает, что лучше всего сделать это в апреле, поскольку «Отчет наверняка вызовет новые споры». «Комметер» признает, что по контракту должна за два года продать картины на сумму в 6000 марок, и обещает выполнить взятые на себя обязательства. Господин Зур если не совсем искренне, то, по крайней мере, великодушно заявляет, что фирма надеется сохранить с художником дружеские отношения, так что он сможет и впредь пользоваться ее услугами при организации выставок.

Казалось бы, на этом сотрудничество с «Комметер» можно было бы считать исчерпанным, но Мунк стал доказывать, что галерея присвоила десять его картин. На это управляющий с раздражением ответил: «У меня есть дела и поважнее, чем без конца слать вам описи и отчеты».

В результате несчастному Шифлеру снова приходится взять на себя рискованные обязанности официального представителя Мунка в Гамбурге. Художник то и дело просит его о помощи, хотя настроен он уже не так агрессивно, как прежде:

Я прошу Вас быть чрезвычайно осторожным с «Комметер». Речь идет о спасении моих десяти картин… Все нужно сделать предельно аккуратно. Пока не говорите с ними об этом…

У Шифлера полно и других забот, связанных с семьей и работой; кроме того, он трудится над каталогом графики Мунка и просит художника прислать виньетки для оформления книги, которые Мунк обещал сделать, да так до сих пор и не собрался. Судья также работает над каталогом графики Макса Либермана, что тоже требует времени. Мунк хочет, чтобы Шифлер отправился в «Комметер» и составил опись картин, хранящихся на складе, а там более сотни полотен. Шифлер обещает сделать это, как только у него появится свободная минута.

Другой покровитель Мунка тоже старается помочь. Эрнест Тиль понимает, в каком состоянии пребывает художник, и приглашает его к себе в Стокгольм на Рождество – отдохнуть и поработать. Но в вопросе с «Комметер», «известной своими сомнительными способами ведения дел», швед только подливает масла в огонь: «Я искренне рад, что вы собираетесь положить конец всей этой гамбургской истории».

Однако на Рождество Мунк в Стокгольм не поехал. Он остался в Бад-Кёсене. Письмо, посланное оттуда, напугало его друга Яппе:

Спасибо за письмо. У меня только сейчас появилась минутка отправить тебе весточку вместе с мистическими знаками, изготовленными на моем тайном печатном станке. Последние годы были весьма зловещими, и их дух еще владеет мной, как это видно по этим странным знакам. До скорого?

В письме была виньетка, походившая на печать, – поврежденная левая рука и надпись «Кровавая рука», а кроме того, рисунок «Г. X. в Дамском клубе». Под «Г. X.» подразумевался конечно же Гуннар Хейберг.

Яппе воспринял это странное послание тяжело. Письмо от Мунка «отозвалось болью в моей душе», – пишет он. От других своих корреспондентов Яппе тоже получал неутешительные известия о Мунке: «Все, кто видел его, почти не верят, что он сможет выздороветь».

Гамбургские счеты