Эдвард Мунк. Биография художника

Душевное состояние Мунка было не настолько плохим, как это представлялось Яппе, – случались и просветы. И все же уехать из Бад-Кёсена сразу после наступления нового, 1907 года было с его стороны крайне рискованным шагом. Все это время курортный городок служил ему надежным убежищем – особенно когда жизнь в Берлине или Веймаре доводила его до нервных срывов и приступов ярости.

И дело не только в этом. Он уехал в Берлин, собираясь поселиться там постоянно. Прежде всего, решение было связано с работой. Необходимо было завершить работу над декорациями к «Гедде Габлер» и фриз для «Дойчес театер». Кроме того, Мунк должен написать важный портрет. Вальтер Ратенау, один из коллекционеров картин Мунка в Германии и близкий друг графа Кесслера, хотел, чтобы художник написал его в полный рост.

С этой последней задачей Мунк справился на удивление блестяще. Более того, он написал целых два портрета Ратенау, и ни один из них нельзя назвать эскизом к другому. Художник поступил так впервые. Это дало ему возможность одновременно опробовать разные техники письма и широкий цветовой диапазон. Одну из картин он мог оставить себе и либо продать, либо использовать для дальнейших экспериментов.

Мунк сам прекрасно осознавал, насколько для него было опасно обосноваться в Берлине. Словно пытаясь в первую очередь убедить самого себя, он настойчиво повторяет всем и каждому, насколько он осторожен. Шифлеру он пишет, что живет по часам, строго в соответствии с рекомендациями врача: «Я ни с кем не встречаюсь и даже не хожу в театр». Эше успокаивает тем, что посещает невропатолога, принимает сердечные капли, катается на коньках и плавает в бассейне с двадцатиградусной водой. Тетя Карен тоже получает отчет о спортивных занятиях племянника. Кроме того, он сообщает ей, что ложится спать не позднее девяти часов!

В действительности все выглядело несколько иначе. В работе над театральными декорациями Мунк должен был считаться с мнением других, к чему он совсем не привык. Поэтому не обошлось без конфликтов:

В театре полно наглецов, хотя пока мне приходится с этим мириться. Я сам повел себя не совсем правильно: при многочисленных свидетелях назвал всю компанию еврейской кодлой и пригрозил отлупить младшего брата директора театра…

Тем временем в Кристиании собираются установить фонтан работы Густава Вигеланна – эти планы со временем превратятся в грандиозный проект создания Фрогнер-парка. Тиль активно работает над осуществлением этой идеи. Но когда Ханс Дедекам, отважно защищавший Мунка в норвежских газетах, обратится к художнику с просьбой поддержать проект, Мунк откажется дать разрешение использовать свое имя в поддержку Вигеланна:

Я надеюсь, вы понимаете, отчего я не могу сделать и такую малость для этого дела с фонтаном. У меня даже нет сил объяснять причины…

Вам, вероятно, будет легче понять меня, если я скажу, что всего одного слова достаточно, чтобы вызвать у меня приступ болезни, даже нечаянная встреча с норвежцем здесь, в Берлине, выводит меня из себя…

Дедекам вряд ли что-либо понял. Но если бы он знал, что Мунк постоянно жалуется на то, что в Норвегии у него не было ни одного заказа, он бы, наверное, понял художника.

Ненависть к «врагам» этой зимой находит выход в жестоких словах:

В своем плебействе норвежцы, во всяком случае, оригинальны. Только этим театральным снобам и плебейской богеме может прийти в голову идея продавать чужую плоть и кровь ради стаканчика виски с содовой да пары трусиков для своих распущенных дам.

Мунк был по-настоящему взбешен, когда узнал, что Сигурд Бёдткер продал в Германии его старую работу «Юриспруденция» за 1000 марок.

Тем важнее было для него сберечь немногих оставшихся норвежских друзей. Равенсберг вдруг получает перевод на 100 крон для того, чтобы они с Гирлёффом могли пообедать в Театральном кафе!

Густав Шифлер продолжает самоотверженно трудиться на благо Мунка. Он не только завершает работу над каталогом графики, но и успевает провести ревизию картин, хранящихся в «Комметер». Картин так много, что ему приходится взять с собой на помощь супругу. Собрание оказалось в полном порядке. Но Мунк не верит: в «Комметер» все хитрые, как змеи, хотя и выглядят невинными, как голубки. Они конечно же показали Шифлеру только те картины, которые еще не припрятали. Число «украденных» полотен возрастает уже до восемнадцати.

В феврале супруги Шифлер отправились навестить Мунка в Берлин с плохими предчувствиями. Они оказались в театре как раз во время репетиции и пришли в восторг от декораций. Но когда они все вместе отправились обедать, ничего хорошего из этого не вышло. Мунк отказывался от еды, нервничал, вел себя замкнуто.

На следующее утро Шифлер заглянул к Мунку в гостиницу. Художнику нездоровилось. Вечером накануне он выпил лишнего. Кружка пива вернула его к жизни, и они просмотрели корректуру каталога. Мунк хотел сделать к каталогу несколько рисунков и среди прочих карикатуру на Гуннара Хейберга – неподражаемый гибрид свиньи и лягушки!